— Спасибо огромное, — сказала тетя Мейбл, являя, как ей показалось, исключительное присутствие духа. — Вы крайне добры. Именно так мы и поступим. Джесси, идем, дорогая, — и она увлекла племянницу за собой.
То, как она на него посмотрела, заставило герцога заподозрить ход ее мысли. Бедная женщина, она скоро поймет свою ошибку. Впрочем, он бы предпочел, чтобы никто ее ошибки не повторял. Больше никаких предупреждений.
На Мертон-стрит он с печалью различал в направлявшейся к лугам толпе множество Женщин, старых и молодых, пребывавших в неведении и ничем, кроме предгрозовой атмосферы вокруг и на челах их спутников, не обеспокоенных. Он не знал, кого жалеет больше, их или юношей, их сопровождающих; тяжестью на сердце было и сознание частичной ответственности за надвигающуюся беду. Но рот у него был на замке. И почему не насладиться производимым впечатлением?
Как и вчера с Зулейкой, он вышел на вязовую аллею мерным шагом. Продолжавшая напирать толпа расступилась перед ним, изумляясь и продолжая напирать. В этот укрытый зловещим саваном вечер герцог производил совершенно блистательное впечатление. Как вчера никто не усомнился в его праве сопровождать Зулейку никто сегодня не счел его чересчур выряженным. Все мужчины, бросив на него взгляд, понимали, что, в таком виде отправляясь навстречу смерти, он лишь свидетельствует должное почтение к Зулейке — и со всеми ними разделяет свое великолепие, укрыв под огромной мантией всех, кто умрет с ним одной смертью. Из почтения они лишь раз бросали на него взгляд. Но их женщины, побуждаемые удивлением, смотрели на герцога не отрываясь, издавая резкие крики, сливавшиеся с карканьем грачей над головой, Десятки мужчин были этим сконфужены, подобно нашему другу Гарольду. Но вы скажете, что таково было всего лишь справедливое воздаяние им за вчерашнее поведение здесь же, когда они стольких женщин едва не раздавили насмерть в своем безумном стремлении увидеть мисс Добсон.
Сегодня десятками женщин подсчитано было не только то, что бархат герцоговой мантии стоил по меньшей мере четыре гинеи за ярд, но и то, что ярдов этих должно в ней быть около двадцати пяти. Некоторые из прекрасных счетчиц посещали недавно Королевскую академию, где видели исполненный Сарджентом портрет герцога в облачении, потому сделанная сейчас оценка лишь подтверждала оценку, сделанную ранее. Но в первую очередь герцог производил на них духовное впечатление. Проходя мимо, они более всего восхищались благородством его лица и осанки; те же, кто слышал. что будто бы он влюбился в ужасное это вульгарное существо Зулейку уверились, что в том не могло быть ни крупицы правды.
Подходя к концу аллеи, герцог заметил, что процессия по сторонам редеет‚ пока ее не покинули все студенты. Он сразу понял — не оборачиваясь, — в чем причина. Приближалась она.
Да, она шла по аллее, опережаемая собственным обаянием, понуждавшим мужчин впереди остановиться, посмотреть на нее, дать дорогу. С ней шел Сам Маккверн и небольшая свита ее счастливых новых знакомцев, за ней колыхалась плотной массой беспорядочная толпа. Вот разомкнулся последний ряд, и, узрев герцога, Зулейка запнулась посередине адресованной Самому Маккверну шутки. Застывший взгляд, раскрытые губы, сделавшаяся бесшумной походка. Резким жестом приказав мужчинам ее оставить, она рванулась вперед и догнала свернувшего к баржам герцога.
— Позволите? — прошептала она, улыбаясь ему в лицо.
Его наплечные банты едва заметно поднялись.
— Джон, поблизости ни одного полицейского. Вы в моей власти. Нет, нет; я в вашей. Потерпите меня. Должна сказать, вы отлично выглядите. Ну ладно, простите дерзость, не буду вас восхвалять. Позвольте только быть рядом. Позволите?
Наплечные банты дали тот же ответ.
— Можете меня не слушать; можете на меня не смотреть — если только мои глаза не сойдут за зеркала. Позвольте только, чтобы нас видели вместе. Мне это нужно. Хотя и само ваше общество очень приятно, Джон. Ох, мне так стало скучно, когда мы расстались. Сам Маккверн совершенная зануда, и друзья его тоже. Ох, этот с ними обед в Бейллиоле! Как только я свыклась с мыслью, что они все за меня умрут, они сделались невыносимы. Бедняги! я едва не пожалела вслух, что они еще живы. Собственно, когда они меня привели на первые гонки, я им предложила не затягивать и умереть сейчас же. Но они отвечали крайне серьезно, что это никак невозможно раньше последних гонок. И этот с ними чай! А вы, Джон, что весь день делали? Ох, Джон, после них я почти могу снова вас полюбить. И почему нельзя влюбляться в одежду? Только подумать, испортить столько прекрасных вещей и все ради меня. То есть, официально ради меня. Просто замечательно, Джон. Я это очень по-настоящему ценю, хотя знаю, вы в это не верите. Джон, если бы вы так на меня не злились… но что об этом говорить. Давайте попробуем не унывать. Это плавучий дом Иуды?