— Баржа Иуды, — сказал герцог, раздраженный ошибкой, которая вчера показалась ему очаровательной.
На сходнях они услышали первые неясные раскаты назревавшей грозы за холмами. Герцог отметил странный их контраст с щебетанием, которое вынужден был слушать.
— Гром, — сказала через плечо Зулейка.
— Действительно, — ответил он.
Посередине трапа она оглянулась.
— Вы не Идете? — спросила она.
Он покачал головой и показал на плот перед баржей. Зулейка тут же спустилась.
— Простите, — сказал он, — жест мой не был приглашением. Плот только для мужчин.
— Что вам там делать?
— Ждать конца гонок.
— Но… в каком смысле? Вы не пойдете на верхнюю палубу? Вчера…
— А, понимаю, — сказал герцог, не в силах сдержать улыбку. — Но сегодня мои одежды не пригодны для таких прыжков.
Зулейка поднесла палец к губам.
— Пожалуйста, потише. Женщины наверху вас услышат. Никто не должен знать, что я знала о том, что случится. Чем я докажу, что пыталась остановить вас? За меня будут только собственные никем не подтвержденные слова — а мир никогда не становится на сторону женщины. Так что пожалуйста осторожнее. Я все продумала. Это все должно для меня стать сюрпризом. Прекратите смотреть так презрительно… На чем я остановилась? А, да; но неважно. Я подумала, что вы… но нет, в этой мантии никак не получится. Давайте вы сейчас со мною подниметесь, а потом скажите, что вам надо… — Тут еще один раскат грома заглушил ее шепот.
— Лучше я сейчас скажу, что мне надо, — отвечал герцог. — А поскольку гонки почти начались, советую вам подняться и занять место у поручня.
— Это очень странно будет выглядеть, мне одной идти в толпу незнакомых людей. Я незамужняя девушка. По-моему, вы могли бы…
— Прощайте, — сказал герцог.
Зулейка снова предостерегающе подняла палец.
— Прощайте, Джон, — прошептала она. — Видите, вот ваши запонки. Прощайте. Не забудьте громко прокричать мое имя. Вы обещали.
— Да.
— И, — помолчав, добавила она, — запомните. Лишь дважды в жизни я любила; и кроме вас не любила никого. И еще: если бы вы не заставили меня убить мою любовь, я бы умерла с вами. Вы знаете, что это так.
— Да. — Герцог не стал спорить.
Он вежливо проводил ее взглядом наверх.
Поднявшись, она крикнула ему из толчеи:
— Подождете меня там, проводите домой?
Молча он ей поклонился.
На плоту набилось еще больше бывших и сегодняшних иудовцев, чем вчера, но они перед герцогом расступились. Он занял место в середине переднего ряда.
Под ногами его текла роковая река. Последние ялики перевезли юношей с баржей на бечевник по другую сторону реки, собравшиеся бежать за лодками удалились к старту. Небольшая группа умеренных болельщиков осталась на берегу. Их силуэты резко прорисовывались в странной сумрачной прозрачности, что предшествует буре.
Гром раскатывался над холмами, время от времени на горизонте пробегали слабые сполохи.
Обойдет ли Иуда Магдалину? Мнения на плоту расходились. Впрочем, преобладали оптимистические ожидания.
— Я, если бы делал ставки, — сказал средних лет священник тем энергическим светским тоном, который всегда так смущает мирян, — поставил бы два к одному, что мы обойдем.
— Вы порочите сутану, сэр, — сказал бы герцог, — не избегая ее неудобств, — но ему помешал долгий и раскатистый удар грома.
В последовавшей тишине раздался хилый выстрел. Лодки стартовали. Обойдет ли Магдалину Иуда? Выйдет ли он Победителем?
Как странно, подумал герцог, на вершине дендизма, на краю вечности переживать из-за каких-то лодок. И все же, все же этим тревожилось его сердце. Через несколько минут придет один конец победителям и побежденным; и все же…
Небо прочертила внезапная белая вспышка. За ней последовало созвучие, способное всему миру разорвать барабанные перепонки, за ним ужасный грохот как будто настоящей артиллерии — десятки тысяч лафетов, что скачут, сталкиваются, разбиваются, опрокидываются в темноте.
Затем — еще ужаснее — тишина; крошечная земля, безголосо сжавшаяся пред небесной угрозой. И различимый в этой тишине слабый звук; болельщики бегут вдоль реки, подбадривая гребцов.