— Ох, не говорите так! — воскликнула Кейти, положив руку ему на рукав.
— Вы правы. Никогда не стесняйтесь меня обуздать. И, — сказал он, коснувшись кольца, — меня только что посетила мысль. Когда придет время, пусть это станет свадебным кольцом. Золото слишком броско, совсем не подходит для невесты педагога. Жаль — пробормотал он, глядя на нее через очки, — что у вас такие золотистые волосы. Невесте педагога следует… Боже мой! Серьги! Это еще откуда?
— Мне сегодня их подарили, — пролепетала Кейти. — Это подарок герцога.
— В самом деле?
— Сэр, пожалуйста, это подарок на память.
— И этот подарок на память вы немедленно передадите его душеприказчикам.
— Хорошо, сэр.
«Да уж не иначе!» — чуть было не сказал Ноукс, но вдруг для него жемчужины перестали быть безделушками конечными и неуместными — он в один миг представил их обращение торговым образом в парты, классы, классные доски, карты, шкафчики, кабинеты, гравийную площадку, неограниченное питание и особый подход к отстающим ученикам. И еще он понял, какой низкий мотив заставил его отвергнуть дар. Что может быть презренней, чем ревность к умершему? Что глупее, чем метать жемчуга перед душеприказчиками? Ведомый одной юношеской горячностью, он искал руки этой девушки и ее добился. 3aчем отступать перед нежданным ее приданым?
Он раскрыл ей свое видение. Глаза ее широко распахнулись.
— Ой, — воскликнула она, — это значит, что мы можем пожениться, как только вы получите степень!
Он ей велел не быть безрассудной. Где такое слыхано, директор в двадцать три года? Какой родитель или опекун доверит ему юнца? Помолвка должна пройти своим чередом. — И еще, — сказал он, заерзав, — вам известно, что я сегодня почти не читал?
— Вы хотите читать сейчас — сегодня?
— Не меньше двух часов. Где книги с моего стола?
Благоговейно — ибо он поистине был царем человеческим — сняла она книги с полки и положила их туда, где взяла. И не знала, что ее взволновало сильнее — прощальный его поцелуй или тон, которым он сказал, что книги его трогать нельзя, он этого терпеть не может и не собирается.
Траурные заседания на первом этаже сделались еще менее созвучны ее настроению, так что Кейти поднялась к себе в мансарду и там в темноте немного станцевала. Распахнув решетку слухового окна, она высунулась, улыбаясь и трепеща.
Императоры на нее посмотрели и изумились, увидев ее радость; увидев кольцо Ноукса у нее на пальце, захотели покачать седыми головами.
Тут она заметила что-то высунутое из окна внизу. Голова ее возлюбленного! Кейти взирала с нежностью: о, если бы можно было дотянуться до нее и погладить! Ей нравилось, что все-таки он оставил книги. Как мило быть для этого причиной. Окликнуть его тихонько? Нет, вдруг он устыдится быть уличенным в праздности. Он ее уже отчитывал за назойливость. Так что она просто молча смотрела на его голову и думала, облысеет ли та через восемнадцать лет и избавятся ли к этому времени ее собственные волосы от золотистого изъяна. А больше всего она хотела знать, любит ли он хотя бы вполовину так, как любит она.
Этот же вопрос, надо сказать, занимал и его. Нельзя сказать, что он тяготился несвободой. Он был из тех, — чья воля, если это не совсем затруднительно, не противится совести. А какое здесь было затруднение? Мисс Бэтч превосходная девушка; она в любом призвании станет достойной спутницей жизни. Ноукс перед ней всегда довольно-таки благоговел. Хорошо было внезапно стать предметом ее любви, господствовать над ней в каждой прихоти. Сделав ей предложение, он думал, что берет на себя обузу, а она оказалась рычагом. Но — любил ли он ее по-настоящему? Почему он сейчас не мог вспомнить ни ее лицо, ни ее голос, тогда как каждую черту, каждую интонацию предосудительной мисс Добсон он так ясно видел и слышал? Он не мог, как ни старался, прогнать эти воспоминания и был этому — в самом деле большому затруднению — рад; рад, хотя от этого снова погружался в презрение к себе, от которого мисс Бэтч его Избавила. Он себя осуждал за то, что жив. Он себя осуждал за измену. Но рад был тому, что не в силах забыть это лицо, этот голос — эту царицу. Она ему улыбнулась, когда одолжила кольцо. Она сказала «спасибо». И сейчас же она где-то есть, спит или бодрствует — она! сама! Коротышка задумался об этом невероятном, несомненном, волшебном факте.