Она предположила, что в англиканский.
— Юношей, — сказал он, — я часто общался со стариной Пьюзи.[117] Он бы, наверное, отчасти смирился с моей свадьбой, если бы узнал, что моя внучка собралась в монахини. — Он посмотрел на нее, поправив очки. — Ты уверена в своем призвании?
— Да. Я хочу удалиться от мира. Чтобы не приносить больше вреда.
Он взирал на нее задумчиво.
— Это скорее отвращение, чем призвание. Помню, я осмелился указать доктору Пьюзи на различие между двумя этими явлениями, когда он меня почти убедил вступить в одно братство, основанное его товарищем. Миру, возможно, стоило бы от тебя избавиться, дорогое дитя. Но не только мир нам следует принять во внимание. Украсишь ли ты церковные альковы?
— Я могу попробовать, — сказала Зулейка.
— «Ты можешь попробовать» — эти же слова сказал мне доктор Пьюзи. Я осмелился ответить, что в таких вещах усилие есть знак непригодности. При всех моих приступах отвращения, я знал, что место мое в мире. И я в нем остался.
— Но представьте, дедушка, — тут она, вообразив ажитированную кринолиновую флотилию, не смогла сдержать улыбку, — представьте, что все девушки того времени утопились из любви к вам?
Ее улыбка, кажется, уязвила ректора.
— Я пользовался большим успехом, — сказал он. — Большим, — добавил он.
— И вам это нравилось?
— Да, дорогая. Боюсь, что нравилось. Но я этому никогда не потворствовал.
— И ваше сердце оставалось холодным?
— Да, пока не встретил Лору Фрит.
— Кто это?
— Моя будущая жена.
— И чем она вас привлекла? Она была очень хороша?
— Нет. Нельзя сказать, что она была хороша. Вообще-то она считалась некрасивой. Пожалуй, мне понравилось достоинство, с которым она держалась. Она не улыбалась мне лукаво, не трясла локонами. Тогда у юных дам был обычай делать вышивные туфли для приглянувшихся им духовных лиц. Я получил сотни — тысячи — таких туфель. Но ни одной пары от Лоры Фрит.
— Она вас не полюбила? — спросила Зулейка, сев на пол у дедушкиных ног.
— Я пришел к такому выводу. Меня это крайне заинтересовало. Взбудоражило меня.
— Она неспособна была полюбить?
— Нет, в ее кругу все знали, что она влюблялась часто, но несчастливо.
— Почему она за вас вышла?
— Думаю, я ее утомил своей настойчивостью. Она была не слишком стойка. Возможно, она за меня вышла с досады. Она мне не говорила. Я не спрашивал.
— И вы с ней жили счастливо?
— Пока она жила, я был совершенно счастлив.
Девушка ладонью накрыла стиснутые руки старика. Тот сидел, устремив взгляд в прошлое. Она помолчала, вглядываясь в его лицо; в глазах ее появились слезы.
— Дедушка, милый, — но слезы были и в ее голосе.
— Дитя мое, ты не понимаешь. Если бы мне нужна была жалость…
— Я понимаю — отлично. Я вас не жалела, милый, я вам немного завидовала.
— Мне? Старику, которому остались одни воспоминания о счастье?
— Вам, которому счастье было даровано. Но я заплакала не из-за этого. Я заплакала, потому что обрадовалась. Вы и я, между нами столько лет, и все-таки — мы так замечательно схожи. Я всегда себя считала совершенно исключительным существом.
— Ах, все так про себя думают в молодости. Это проходит. Расскажи про наше замечательное сходство.
Он внимательно слушал, пока она изливала перед ним душу. Но после того, как она свои признания закончила, сказав: «Так что видите, дедушка, это чистая наследственность», — он в ответ произнес: «Чепуха!»
— Прости меня, дорогая, — сказал он, похлопав ее по руке. — Это был весьма интересный рассказ. Но, кажется, молодежь теперь понимает себя еще хуже, чем в мои времена. И к каким грандиозным Она прибегает теориям! Наследственность… как будто невообразимо, чтобы девушке нравилось, когда ею восхищаются! И будто бы чрезвычайно удивительно с ее стороны ждать того, кого она сможет чтить и уважать! И будто своим равнодушием мужчина не заставляет ее рядом с ним особенно остро Чувствовать свою неполноценность! У нас с тобой, дорогая, во многих отношениях, возможно, есть странности, но в делах любовных мы вполне заурядны.
— Дедушка, вы это серьезно? — пылко воскликнула она.
— В моем возрасте человек бережет свои силы. Он говорит только то, что думает. Тебя отличает от других девушек то же, что меня отличало от других юношей: особая притягательность… Я сказал, тысячи туфель? Десятки тысяч. Я копил их из глупой гордыни. Вечером после помолвки я сжег их на костре, который видели в трех графствах. Всю ночь я танцевал вокруг него. — Тут из старых его глаз метнулись отражения того пламени.
— Великолепно! — прошептала Зулейка. — Но, — сказала она, поднимаясь, — не говорите больше об этом… о, горе мне! Видите ли, я — не просто особенно притягательна. Я — неотразима.
117
Эдвард Бувери Пьюзи (1800–1882) — английский богослов, Профессор колледжа Крайст-Чёрч, один из лидеров Оксфордского движения.