«Поцелует на прощанье или нет?» — загадала она, когда Вадим поднялся, чтобы идти. Муж оделся, но перед тем как надеть фуражку, обернулся и бережно привлек Нюдлю, шепнув:
— Ты — моя нежность…
Раздался телефонный звонок.
— Церен! Сотню Шорвы! — только и успел сказать Вадим, внезапно побледнев, и кинулся через двор в исполком улусного Совета.
Через несколько минут Нюдля пошла разыскивать Кермен.
В кабинете председателя исполкома Вадим застал парня лет двадцати, в пропитанной потом и пылью рубашке, простоволосого, обутого в стоптанные буршмаки. Парень еле стоял на ногах, его качало от долгой верховой езды на мосластой неоседланной лошади. Прикрыв за вошедшим Вадимом дверь поплотнее, Церен кивнул на парня:
— Только что из Кукан-хотона, гонец… Цабиров обосновался там, но дело тут не только в Цабирове.
Вадим, повидавший всякого на веку, чуть не вскрикнул от неожиданности, когда услышал от гонца, что в сборище том видели одного из служащих исполкома.
Обрадованный своей удачей, Бамбыш готов был тут же возвратиться в родной хотон, чтобы расквитаться с бандитами. Он жестикулировал длинными, жилистыми руками, наседал на Церена, требуя немедленно выступить на Кукан:
— Дайте мне десять бойцов, и я спасу того славного старика! — не унимался комсомолец, когда закончил свой рассказ о готовящемся нападении на обоз.
— Нет, Бамбыш!.. Все это не так просто! — ответил Церен. — За очень важные вести из стана Цабирова люди еще тебе скажут, и не раз, великое спасибо! А сейчас — отдыхай! Мне нужно кое с кем связаться! Объявляю тревогу!
Бамбыш нехотя ушел из улускома, взял с председателя обещание, что тот разрешит ему вместе с чоновцами выехать на охрану обоза.
Когда в улуском пришел Вадим Семиколенов, Церен уже готов был кое о чем доложить секретарю: позвонил в Черный Яр, чтобы отправку обоза задержали.
Вадиму не понравилось такое сообщение.
— Эх, Церен, Церен! Вечно спешишь со своими звонками! Отправку обоза отменил!.. По какой причине?
— Ни по какой! — загорячился Церен. — Задержал отправку, и все!
— Если все, то куда ни шло! — успокоился Вадим. — А то ведь телефон — такая штука, что служит и нашим и вашим. Значит, лишнего не сказал? Сейчас придумаем что-нибудь получше.
— Что именно?
— Не перебивай! Сколько подвод у нас подготовлено на сегодня?
— Десять.
— Когда они пройдут у Чучян-худука?
— К полудню, пожалуй… Все-таки тридцать верст.
— Отлично! Тогда сейчас же пошли на пристань нарочного: нужно прибавить к этому десятку еще пять подвод для усиления обоза…
Церену пока не все было ясно из задумки секретаря улускома. Тем более что Вадим особо предупредил, чтобы не посылали с обозом ни одного чоновца.
— А вот это уже мне совсем непонятно, — заявил Церен почти с раздражением.
Когда распоряжения о подготовке дополнительного транспорта были отданы и Церен с Вадимом уверились в том, что обоз по-настоящему складывается и будет готов принять весь полагающийся улусу груз продовольствия, оба засели за разработку более подробного плана уничтожения банды.
Нарма Точаев приехал из ставки улуса под вечер и долго не мог успокоиться. Слишком прибавилось у него забот с тех пор, как стал председателем аймачного[70] Совета.
Коммуна в Хагте образовалась вскоре после взятия последней банды — Шанкунова. Люди потянулись к покою, теперь им никто не мешал заниматься привычными для скотоводов делами. Руководить коммуной, по настоянию однохотонцев, согласился Гаха Улюмджиев. Жилье для коммунаров привезли из хурула, скот собрали по степи. То было странное для степняков хозяйство, где людей оказалось больше, чем коров, коз и лошадей… Удивлялись имущие — беднякам же все было понятно: к совместному труду тянулись те, у кого этого скота никогда и не было. Сплошь батраки да обездоленные лихолетьем войны бывшие красноармейцы, сироты, старики. Однако даже эта немногая живность, что все же удалось собрать в опустевших помещичьих усадьбах, пала в бескормицу зимой.
Хороший человек никогда не посмеется над другими, попавшими в беду. Но коммунаров обзывали по-всякому, упрекали в лени, советовали оставить эту непонятную затею с коммуной, а разбрестись-ка снова по дворам зажиточных хозяев, где хоть покормят досыта.
Наслушавшись такого, кое-кто из слишком доверчивых коммунаров разворачивал оглобли в другую сторону. Гаха садился на коня и спешил в аймак к Нарме, а то и к Семиколенову или к Церену, спрашивать, как быть, что делать с «дезертирами» из общественного хозяйства, польстившимися на кулацкий приварок. Но помочь коммуне пока могли лишь словом: