Он уже садился на коня, когда прискакал рассыльный и сообщил, что в хотоне Чоносов настоящий бунт, не дают подступиться к подворью Бергяса, чтобы описать наличный скот и инвентарь.
Церен вместе с Шорвой, начальником улусной милиции, выехали в Чоносы. Приехали туда ранним вечером. Хотон Чонос бурлил, как водоворот. Комиссию от улускома здесь возглавлял заведующий отделом народного образования, человек молодой и нерешительный. И Нарма, как председатель аймачного Совета, не мог рта раскрыть — собравшиеся сразу упрекали его в личной предвзятости. Кроме того: Бергяс провел большую подготовительную работу — преданные люди говорили о его добродетелях у каждого порога, старых должников он простил, не скупился на посулы, половину скота раздал тем, кто тянул за него руку. И эта обласканная бывшим старостой половина хотона противилась выселению Бергяса. Собравшись вместе, они шумели теперь у землянки местного Совета… Когда комиссия направилась к дому Бергяса, толпа, растянувшись во всю длину хотона, преградила ей путь. Комиссия подошла к дому, но он был окружен плотным кольцом людей, сгрудившихся у самых ворот, чтобы не пропустить приехавших из улуса в поместье Бергяса. Те, что были за забором, с крыльца выкрикивали что-то в защиту бывшего старосты, галдеж нарастал. Под градом злых слов члены комиссии стояли в растерянности, не решаясь протиснуться сквозь толпу. Но были в Чоносе и такие, что, отойдя в сторону, молча наблюдали происходящее. Этим Бергяс порядком насолил, они охотно избавились бы от недоброго главы рода, но ведь вместе с Бергясом уйдет и Сяяхля. А Сяяхлю наказывать не хотел никто.
В разгар перепалки между защитниками Бергяса и теми, кто не прощал ему обид, в хотон и въехали Церен с Шорвой.
Те, кто не собирался уберечь от справедливого возмездия Бергяса, не польстился на его посулы, расположились подальше от дома, по другую сторону проезжей дороги, отделявшей поместье старосты от кибиток бедноты.
Еще в пути Шорва высказал решение: вместе с Бергясом арестовать и крикунов, тянувших руку за мироеда. Церен предложил поступить осмотрительнее. Если не удастся накинуть узду на Бергяса сейчас, можно отложить это дело, пока не поговорит с людьми.
Церен издали увидел разделившуюся надвое толпу у дома бывшего старосты и сразу все понял. Поравнявшись с теми, кто был у дороги, он сошел с коня.
— Дорогие земляки! — обратился к выжидательно уставившимся на него однохотонцам Церен. — Я знаю: многим из вас жаль старосту. Каждый из вас приходил к Бергясу в трудную минуту и что-нибудь да получал из его рук. Пусть не даром, но получал…
— Верно говоришь, Церен! — крикнули от крыльца. Люди стали сходиться, окружая приехавших. Вскоре хотонцы сбились в одну большую кучу, впрочем придерживаясь каждый своей стороны.
— Вот вы, уважаемый Окаджи, — обратился Церен к худому, с жиденькой бородкой, гнутенькому старику, который минуту тому назад стоял у входа в дом старосты. — Разве не чувство благодарности Бергясу за две коровы, полученные в голодный год, привело вас сюда?
— О чем говорить, Церен? Ты ведь и сам все знаешь, — развел руками Окаджи Бораев.
— А разве вы, аава Окаджи, забыли, сколько лет сын и сноха ваши отрабатывали за два куска кошмы и пять отрезов на платья, которые дал к свадьбе Бергяс.
— Забыл уже! Забыл! — упрямо твердил Окаджи. — Да и время ли считаться с этим? Работа — удел бедняков… Хорошее тоже следует помнить.
— Может быть, тогда вспомните, что получили вы за выпас двухсот телков дружка Бергяса, Жидкова? — снова спросил Церен. — А ведь деньги от продажи стада Жидков поделил не с вами, с Бергясом.
— Пусть их покарает бурхан! — промолвил старик убито. — Не мой то был скот. Не мне сводить счеты…
— Скот был ваш, Окаджи! Вы его пасли, принимали приплод, растили, готовили к продаже. Так что же выходит: вы пасли, земли общинные, а скот Бергясов?
— Может, скажешь, что твой? — издевательски кричали справа.
— Наш скот! — возражали те, что плотно стояли ближе к темным кибиткам.
В это время из дома вышла Сяяхля — в правой руке небольшой узел с одеждой, рядом с ней робко ступала вытянувшаяся за последние годы, бледная от испуга дочь, Нагала.
— Мы готовы, — сказала Сяяхля с покорностью. — Везите, куда скажете. Я не хочу, чтобы люди хотона враждовали из-за нас.
— Как тебе не стыдно, Церен? — послышался истошный крик. — Сяяхля ухаживала за тобой и за матерью!