— Приветствую вас, — мрачно сказал Мгобози Нг'обоке и Мбопе. — Теперь в горшке старой суки ужо трое, а скоро прибавится еще много народу.
— Как бы он не переполнился, — спокойно и таинственно ответил Мбопа.
Пока шел этот разговор, Нобела снова стала вещать, как оракул.
— Липкое растет на деревьях. Что это? — крикнула она советникам. Никто не решился ответить, пока Чака не высказал свою догадку.
— Она имеет в виду нтлаку — смолу. Нобела определенно метила в Мдлаку — главнокомандующего армией, который сидел в ногах у Чаки.
— Я слышу тебя, Нобела, — продолжал Чака, — но войско неприкосновенно. Я один имею с ним дело. Я сказал тебе об этом уже давно, когда ты сунула лицо в осиное гнездо.
Стоявшие поблизости офицеры и воины вздохнули с облегчением. Словно посредством телепатии вздох этот передался полкам, выстроенным на большом скотном дворе.
Нобела снова задала вопрос:
— Что говорят о человеке, когда он в нужде? Воцарилось полное молчание, и только Чака нарушил его:
— Она хочет сказать «Удингани».
Это был явный намек на его сводного брата Дингаана, который заворчал и бросил на Нобелу убийственный взгляд.
— Я и в этот раз услышал тебя, Нобела, но оставь в покое сына моего отца, — хмурясь сказал Чака. Нобела снова задала загадку.
— Что растет на берегах рек и в болотах и выпускает цветок, похожий на перо? Хоть это и маленькое растение, вы должны знать, как оно называется. Она явно имела в виду тростник умхланга (уменьшительное — умхлангана). Речь могла идти только о Мхлангане — другом сводном брате Чаки.
— Прекрати нападки на дом моего отца, о зловещая птица, и кончай свое дело.
— Я слышу тебя, о король! — ответила Нобела. — Но в тот день, когда у тебя на глазах с клинка маленького копья с красной ручкой, что ты держишь сейчас закапает кровь, в ушах твоих снова зазвучат мои слова, о король! И ты горько раскаешься в том, что не прислушался к ним вовремя. Ибо тогда будет уже слишком поздно. Я все сказала, а теперь уступлю место другим прорицателям.
Гордо выпрямившись, Нобела во главе своей свиты отправилась к месту, указанному Чакой: каждая группа прорицателей усаживалась напротив тех, кого она осудила.
Когда очередные две группы приблизились к толпе, собравшиеся почти умолкли, и среди этого молчания прозвучала страшная песня остальных прорицателей, еще ожидавших своего часа. «Сегодня ночью гиены заснут с полным брюхом, а завтра нажрутся стервятники. Плачьте кожей, плачьте глазами, вы, злодеи, правосудие приближается к вам. Хоть вы, быть может, и считаете себя невиновными, все вы служите невольными орудиями зла, которое через вас может погубить весь народ. Смейтесь с нами, о вы, праведники, смейтесь над участью грешников, ибо вскоре они познают вкус колышков. Смейтесь, смейтесь, смейтесь!» Кровь застыла в жилах у всех, кто видел, как, издавая ужасный демонический хохот, приближаются две извивающиеся линии, которые несут смерть: за ними следовали палачи.
Удары хвостами гну следовали один за другим. К тому времени, когда обе группы встретились у дуги подковы, палачи отвели на сборный пункт обреченных не менее двадцати несчастных и вернулись за новыми жертвами.
Печальный день тянулся нестерпимо долго, жара и напряжение усиливались, так что наиболее чувствительные или слабые нередко падали в обморок. Знахари считали это несомненным доказательством вины: они утверждали, что обмороки происходят под влиянием злых чар. Поэтому несчастных без каких-либо формальностей уносили палачи.
Солнце «прошло немного больше половины пути от зенита к горизонту», прежде чем последние группы прорицателей завершили свое безжалостное дело и присоединились к довольной толпе своих собратьев. С нескрываемым наслаждением рассматривали они собранный «урожай»; более трехсот невинных молча переносили муки ожидания: мукой для них было не только приближение страшной казни, но и горькие мысли об участи их беспомощных родных. На основании закона и древнего обычая все они тоже были обречены с того самого момента, как прорицатели «вынюхали» главу крааля. Большинство осужденных почти обезумели от мысли о том, что оказались невольными, а значит, особенно опасными источниками заражения и гибели своих соседей, источниками вреда вождю и всему государству. Если бы Мгобози попытался поднять осужденных против знахарей, он все равно ничего бы не достиг, ибо, за редким исключением, все они чувствовали себя раздавленными и безнадежно нечистыми. Только другой знахарь или глава государства мог теперь отменить страшный приговор.
Оставалось всего два знахаря, которые еще не сделали своего дола: Сонг'оза и Нгиваан. Весь этот день они просидели в стороне от остальных прорицателей.
Теперь они направились к королевскому трону поступью воинов, без присущих знахарям ужимок, и приветствовали короля, что также было необычно.
Чака смотрел на них, суровый, как смерть, и, видя, что они сохраняют молчание, отрывисто приказал им начинать.
— Хочет ли король услышать правду? — спросил Сонг'оза.
— А для чего еще призвал я вас всех? Говори, и говори быстро.
— О король! Я вижу небо (изулу). Оно, и только оно, сделало это.
Сонг'оза мог иметь в виду только самого Чаку, клан которого назывался Зулу. Наступило зловещее молчание. Заметив, однако, одобрительную улыбку Чаки, Нгиваан, не желая отставать от Сонг'озы, вмешался в разговор:
— Изулу немпела (Небо, и никто другой), — произнес он.
— Нитшило! (Вы сказали это!) — проревел Чака, поднявшись во весь свой исполинский рост. — Вы, и только вы, сказали правду. Слушай, народ мой, все это сделал я сам. Своими руками забрызгал кровью стены собственной хижины и двор вокруг нее. А сделал я это для того, чтобы узнать, кто истинные прорицатели, а кто ложные.
Смотрите все и убедитесь в том, что во всей стране есть только два настоящих знахаря — эти вот молодые люди, все же остальные — обманщики. Глядите, вон они сидят, эта стая нечистых. Только что они радовались горю невинных, которых обрекли на мучительную и постыдную казнь. Теперь они уже не радуются, знают, что их вот-вот поразит гнев неба. Глядите, как они дрожат, чувствуя, что скоро свершится истинное правосудие. Я спрашиваю вас, люди, как должно поступить с этими клеветниками?
Могильная тишина нависла над собравшимися. Она напоминала покои, который воцаряется в природе перед тропическим ураганом и служит прелюдией к первому оглушительному удару грома, раскрывающему шлюзовые ворота небес.
Внезапно толпа заревела — чувства, которые так долго подавляли в себе тридцать тысяч человек, вырвались наружу.
— Убить их! Убить! Пусть погибнут от колышков, которые приготовили для нас.
— Да будет так! — прогремел Чака. — И пусть их умертвят невинные, которых они осудили.
Лжепрорицатели сначала онемели — настолько ужасным и неожиданным был катастрофический удар, который обрушился на них, затем в их толпе послышались жалобные вопли и громкий плач. Они знали, на какую страшную участь обрекут их намеченные жертвы, знали, что жертвы эти с безжалостным рвением поступят с ними именно так, как с радостью собирались они сами поступить с осужденными.
Палачи стали передавать связки колышков освобожденным из-под стражи и обезумевшим от гнева людям. Внезапный поворот событий превратил их в жаждущих крови хищников, охваченных одним стремлением — терзать тех, кто подверг их столь жестокой пытке. Мбопа взял на себя руководство разъяренной толпой.
Нобела сохраняла удивительное спокойствие и достоинство. Убедившись, что надежды на спасение нет, она незаметно высыпала в руки содержимое небольшой тыквочки, похожей на табакерку, и проглотила добрую половину горсти. Она знала, какое действие оказывают размолотые зерна Datura stramonium,— принятая ею доза содержала столько атропина, что могла умертвить несколько человек. Однако требовалось некоторое время, чтобы желудок ее успел впитать достаточно смертельного яда и она оказалась за пределами человеческого мщения.
Между тем Мбопа и другие осужденные шныряли между вопящими прорицателями. Каждый искал знахаря, который его «вынюхал». Мбопа, советник, занимавший важное положение, имел право распоряжаться палачами и приказал им окружить всю группу Нобелы. Мгобози и Нг'обока, не щадившие врагов на поле брани, не желали участвовать в расправе и оставались наблюдателями. Когда Мбопа приказал палачам заняться Нобелой в последнюю очередь, чтобы она успела посмотреть на пытки, которые ее ждут, в глазах колдуньи вспыхнула искра торжества. Зрачки ее, как всегда на ранней стадии отравления атропином, уже начали расширяться и приобрели яркий блеск. И когда осужденные принялись убивать прорицателей ужасным способом, который диктовался обычаем, она повернулась к наслаждавшемуся этим зрелищем Мбопе и сказала так, чтобы слышали Мгобози и Нг'обока: