Рута покончила с салатом, выложила его в салатницу и посмотрела на Нулина.
- Я поняла вашу философию, Дима. Не скажу, что она мне нравится, но... - Она развела руками.
- Это мужская философия, Рута, - с виноватой улыбкой отозвался дядя Дима. - Потому она вам и не нравится. Будь моя воля, я бы перед Посещением всех женщин отсюда вывез. Да и большую часть мужчин - тоже. Увы, пришельцы начали свои боевые действия с землянами без предъявления ультиматума и объявления войны. Впрочем, подозреваю, что и при объявлении войны ваше доблестное правительство пальцем о палец бы не ударило, чтобы избежать ненужных человеческих жертв. Правительства и люди живут в разных мирах. Когда они окажутся в одном мире, тогда и наступит на Земле рай. Только этого не будет никогда... Не пора ли нам с вами поднимать Рыжего?
Рыжего подняли. Рыжего засунули под холодный душ. Рыжему скомандовали одеть свежую рубашку и выглаженные брюки. Потом его усадили за стол, но предупредили, чтобы он ни-ни. А не то будет иметь дело с Дмитрием Дмитриевичем Нулиным, лично.
Иметь дело с Дмитрием Дмитриевичем Нулиным, лично, папа естественно не побоялся. Не тот он был парень... Но Мария не пожелала присутствовать при этом деле и ушла к себе в детскую. Сказала деду, чтобы вниз не ходил. Открыла окно. Прямо перед окном цвела сирень. Из сада неслись такие запахи, что у Марии мурашки по спине побежали.
В гостиной охали, ахали и целовали друг друга в щеки - папа имел дело с Дмитрием Дмитриевичем Нулиным, лично. А мама иметь дело с ни с Дмитрием Дмитриевичем Нулиным ни с папой не захотела, ушла на кухню. Тогда в гостиной принялись вспоминать прошлое. Примерно в том же тоне, что днем с Гуталином. И так же между воспоминаниями звякали стаканами. Только вот реплики дяди Димы отличались от реплик Гуталина. Тогда в гостиной принялись ругаться - хоть святых выноси. Однако стаканами по-прежнему звякали радостно и целеустремленно. А потом дядя Дима, звякнув в очередной раз, сказал:
- Слушай, Рэд! Я ведь скоро уезжаю.
- Куда? - сказал папа потрясающе трезвым голосом.
- Там, где я нужнее.
- Семь футов тебе под килем!
Дядя Дима крякнул:
- Ты дурак, Рэд! Знаешь, чем я все время здесь занимался?
- Бумажки на столе перекладывал.
- Черта с два! Вас, сталкеров, я опекал. Чтобы вы поменьше на наш стол говна из Зоны таскали.
- Я знаю, - сказал папа.
- Откуда? - удивился дядя Дима.
- Догадался.
- Давно?
- Нет. Когда Рута рассказала мне, как ты к ней захаживал и чем с нею занимался. Оставшись наедине с такой бабой, как моя Рута, ни один бы нормальный мужик не удержался.
- А может, я тоже не удержался, - сказал дядя Дима, фыркнув.
- Она бы мне все выложила.
- Ты так ей веришь?
- Да, верю.
- А она тебе?
Папа долго молчал, потом твердо сказал:
- Это не твое дело, Дмитрий.
- Да, - согласился дядя Дима, - это действительно не мое дело... Я ведь для чего тебе, вопреки всем инструкциям, о себе рассказал? Чтобы ты понял, черт зеленоглазый, - возврата назад не будет. Нас же не зря отсюда убирают. Ученые считают, что Зона закуклилась надолго. Если не навсегда. Но жизнь-то продолжается. Так что делай выводы, сталкер!
Снова звякнул стакан, забулькало.
- Делай выводы, - сказал папа, хрюкнув. - Тебе легко говорить. Для тебя везде работа найдется. Не сталкеров будешь опекать, так торговцев наркотиками. А я? Мне скоро сорок, а что я умею, кроме как хабар по ночам на пузе таскать?.. Впрочем, это как раз не главное. Устал я, Дима, вот что главное. Гуталин когда-то говорил, что Зона сделана Богом для того, чтобы испытать людей. Может быть, может быть... Однако испытание Зоной мы прошли, кто лучше, кто хуже, но прошли. А вот как пройти испытание ее недоступностью?
- Блажишь ты, Рыжий! - сказал дядя Дима. - Неужели ты не понимаешь, что если не изменишь свою жизнь, то и себя погубишь, и жену, и дочь?
Наступила тишина. В детской пахло сиреневым цветом, но не поэтому Мария затаила дыхание.
Потом папа сказал:
- Какой смысл? Я погубил жену и дочь много лет назад. Наверное, за это меня Бог и наказывает.
- Тьфу ты, Господи! - Дядя Дима длинно и грязно выругался. В общем, я тебе все сказал, Рэд. Остальное зависит от тебя самого. Так что думай!
Папа молчал. И дядя Дима ушел, коротко попрощавшись на кухне с мамой.
Вновь наступила тишина. Мария вернулась к своим занятиям. А через пять минут мама сказала командирским голосом:
- Куда ты собрался? Ложись!
- Надо, - сказал папа.
- Она тебя что, шантажирует? Уж больно часто ты к ней бегаешь!..
- Никто меня не шантажирует. Пусти!
- Не пущу!
- Пусти! Не к ней я.
- Тогда тем более не пущу.
- Пусти меня, сука! - взревел папа.
Послышался шум - похоже, что-то упало.
Хлопнула дверь. Потом загудел привод гаражных ворот, и заурчал двигатель старого "лендровера".
И тут мать закричала внизу заячьим голосом.
- Мари-и-и-я-а-а!
Мария выскочила из комнаты, ссыпалась вниз по лестнице.
Мать полулежала в прихожей, опираясь правой рукой об пол, а левой держась за грудь. Платье на груди было разорвано.
- Останови его, Мария! Останови отца, ради Бога! Ведь ты же можешь это сделать!
- Могу, - сказала Мария равнодушно и принялась поднимать мать с пола. - Но разве это то, что ему сейчас нужно?
- Да он же в Зону поехал! В Зону!!! Понимаешь ты это?
- Понимаю. Вставай. Смотри, синяк какой.
У Руты задрожали губы, затряслись руки.
- Да будьте же вы прокляты, выродки! - с ненавистью сказала она. - За что меня судьба наградила таким мужем? И дочкой, которая родного отца спасти не хочет? За что? Чем я провинилась перед тобой, Господи Всемогущий? Неужели тем, что любила их? Неужели тем, что всегда прощала мужа и всегда ждала его? Неужели тем, что захотела увидеть свою дочь обычным человеком?
На этот раз мама жалела не ее, Марию, а себя. И это оказалось еще более невыносимым. Потому что от той, привычной жалости болела голова, а от этой заболело сердце. И сердечная боль оказалась гораздо страшнее головной. Потому что раньше хотелось плакать, а теперь захотелось умереть.
Мать жалела себя, а ее, Марию, ненавидела. Эта ненависть все и решила.
Сон пришел мгновенно.
Она стояла в "белой яме", перед тем самым "надувным шариком", который так и не сумел сделать из Мартышки Марию. Да, он наградил Мартышку прелестным личиком и прекрасной фигурой. Однако вот выясняется, что для того, чтобы стать Марией, мало прелестного личика и прекрасной фигуры. Нужно, чтобы в тебе было еще кое-что. И чтобы много чего не было. К примеру, хотя бы умения разговаривать с ожившими покойниками. Или дара слышать людей за звуконепроницаемыми стенами. Или способности видеть их на расстоянии.
А Мария, оказывается, видела. Вон он, отец, мчится на "лендровере", сжав побелевшими пальцами руль. В глазах его нет страха смерти. Там только восторг от того, что он снова идет на "рыбалку". И томное ожидание, как будто он спешит к своей любимой женщине. На маму он никогда не смотрел такими глазами. И на Дину Барабаш наверняка не смотрел. Впрочем, на Дину он и никогда бы не стал так смотреть. Дина была для него живой игрушкой. Как для нее, Марии, сталкеры в детских снах. Так что ничем она, Мария, не отличается от своего отца. Пусть он и не способен на те вещи, на которые способна она. Зато он умел делать маму счастливой. Пусть и на время. Только это было раньше. До того, как она, Мартышка, стала казаться всем Марией. Он умел. А она не сумеет. Всего через пять минут отец достигнет розовой прозрачной полусферы. И тогда за маму станет отвечать она. И ляжет на ее сердце груз непосильной материной жалости к самой себе. Груз, которого не выдержит никакое сердце. Даже сердце Мартышки.