– Ничего себе быстро! – ахнула я. – Октябрь когда еще будет!
Дегтярев шумно вздохнул:
– Ты просто не в курсе того, сколько времени человек проводит в изоляторе, дожидаясь решения своей судьбы, год может париться на шконках.
– Год?!
Александр Михайлович кивнул:
– Ага, а потом начнется бодяга. Судебное заседание отложат или найдут какую-нибудь ерунду и перенесут процесс на полгода.
– На полгода? – подскочила я. – Какой ужас!
Дегтярев налил себе чай и принялся размешивать сахар, мерно стуча ложечкой о чашку.
– Время идет, а Лика будет сидеть в душной камере, в компании не слишком приятных товарок. Ладно, я подсуечусь немного, жаль мне ее, очень жаль, но преступник должен быть наказан.
«Вор должен сидеть в тюрьме», – всплыла в моей голове фраза.
Александр Михайлович не подвел. 1 октября Лику осудили, причем сделали это очень быстро, в одно заседание. Уж не знаю, каким образом Дегтяреву удалось уговорить судью, страшно противную по виду тетку лет пятидесяти, с маленькими злобными глазками и тонкими губами, сжатыми в нитку.
Мы всей семьей явились в зал заседаний, впрочем, народ там и без нас толкался, а когда конвойные ввели бледную, слегка похудевшую Лику, присутствующие фоторепортеры мигом бросились к скамье подсудимых, стоящей в клетке. Евгений был достаточно известен в мире бизнеса, и его смерть, да еще от руки жены, страшно обрадовала борзописцев, получивших повод для новых статей.
Процесс произвел на меня самое тягостное впечатление. Удручающе выглядело все: обшарпанный зал заседаний, толпа корреспондентов, знакомые Лики и Евгения, прибежавшие на суд, чтобы утолить любопытство, злобно прерывающая всех судья, отвратительно правильный прокурор, тарахтящая, словно погремушка, адвокатша, девочка-секретарь, все время ковырявшая в носу, запах канализации, невесть почему витавший в храме Фемиды, но самое жалкое зрелище производила сама Лика.
Подруга была одета в приличный костюм из твида и белую блузку. Волосы ее слегка отросли, выглядели чистыми и даже ухоженными, на лицо была нанесена косметика. Но когда Лика начала давать показания, у меня перевернулось сердце. Голос ее звучал глухо, словно она говорила из-под подушки, никакой эмоциональной окраски в речи не было.
– Да, – словно автомат говорила Ликуська, – да, встретились. Ничего не помню. Он предложил развод…
– Это все? – прищурилась судья.
– Да.
– Немного, однако. Не помните, как толкали гражданина Твердохлебова в реку?
– Да.
– Расскажите, как обстояло дело.
– Да, он предложил развод…
– Дальше.
– Не помню.
– Так помните или нет? – обозлилась судья. – Почетче сформулируйте ответ.
– Да, то есть нет, а может, да, – растерянно сказала Лика и принялась безучастно скользить взглядом по толпе. Когда ее взор пробежался по моему лицу, я вздрогнула. Глаза Лики напоминали пуговицы, блестящие и абсолютно пустые.
– Нечего из себя сумасшедшую корчить, – разъярилась судья, – в деле имеется справка о вашей вменяемости. Неправильную тактику избрали, гражданка Твердохлебова, ваше поведение будет расценено как неуважение к суду.
Аркашка наклонился и с возмущением спросил:
– Где вы взяли для нее адвоката?
Я посмотрела на полную тетку, на лице которой играл климактерический румянец, и шепотом ответила:
– Не знаю, всеми вопросами занимались ее сын Юра и Вера Карапетова.
Потом начался опрос свидетелей. В зал бодро вошел старикашка, маленький, подпрыгивающий на каждом шагу, похожий на сморчок. Неожиданно голос у него оказался громким, даже зычным. Ничуть не смущаясь, дедуся рассказал про бинокль. Лику он рассмотрел великолепно, с памятью у дедка был полный порядок, и он бодро вещал:
– Платье такое приметное, с цветами, сумочка имелась, туфельки на каблучках. Красивая дамочка, приметная.
Адвокатша вяло попыталась сбить свидетеля, но дед с честью выдержал атаку.
– Да, я вижу отлично, даже очки не ношу, вон отсюда могу прочитать, что у того парня на бейсболке написано: «Уес».
– Йес, – поправил его юноша.
– А вот языкам не обучен, – крякнул дедуля, – не владею басурманским, только русским.
– Значит, вы хорошо видели гражданку? – уточнила судья, постукивая по столу карандашом.
– Как вас, – закивал дедулька, – на ноге у ей повязочка была, аккурат до щиколотки.
– Вы в тот день поранили ногу? – повернулась судья к Лике.
– Да, – растерянно ответила та, – а может, нет, не помню.
Приговор ошеломил всех – десять лет. Побледневшую еще сильнее Лику вывели из клетки, мы поехали домой. Всю дорогу Аркашка возмущался действиями адвокатши, а я сидела тихо. Какая разница, чего не сказала эта тетка, ну дали бы Ликуське восемь лет… Вряд ли ее оправдали бы, дедулька просто, простите за дурацкий каламбур, убийственный свидетель, припомнил все, даже повязку на ноге. Внезапно в моей душе закопошилось сомнение: забинтованная конечность. Что-то было не так, но тут Зайка велела: