Другое дело сейчас… Я постоянно начеку: мне кажется, что в квартире кто-то есть. Она?.. Кто-то был, вне всяких сомнений. Главным образом в кухне, но, случалось, бродил по всей квартире (около пятидесяти квадратных метров). Не являлся непрошенным, не заглядывал по-соседски — просто был. Один раз она спала со мной на диване. Да, спала. Демон женского рода. Я старался не шевелиться, старался (почти удалось!) не коснуться тела этого фантома.
Порой Зуза убегала от меня и исчезала. Каким-то чудом я знал: это не наркотическое опьянение и не алкогольный делирий, когда хочется от всех спрятаться, не пятое и не десятое, и она не отлеживается в случайной гостинице, а отправилась с одним из своих хахалей в Париж. Либо в Лондон. Либо в Рим или Афины. Оттуда я получу открытку. Вернется она, конечно, раньше, чем придет открытка. Открытка — из какого мира?
Не было выхода, не было спасения, не было вариантов. Практически не на что рассчитывать. Мать в ужасной форме, Зуза — в отличной. Будь так все время, оставались бы хоть какие-то шансы. В основном, увы, бывало наоборот. Но когда-нибудь ведь должно перемениться! Почему не сегодня? Почему сегодня все, как всегда? Надеяться, что мать ее признает и полюбит? Какое там. Все что угодно, только не это. То есть? То есть достойный выход один — самоубийство. А не ошибаюсь ли я, часом, что это единственная возможность? Кто сказал, что такой выход — самый достойный? Может, я зря за него цепляюсь? В Варшаве самое простое — прыгнуть с высотного дома. Только не выбрать сдуру новехонькую жилую высотку или отель с торговым центром на сотом этаже и бассейном на сто первом. Эти устремленные в небесную высь оды к радости категорически не годятся, нужные места там под подозрением, к ним не подступишься — либо охрана стоит, либо кругом хитрые технические устройства. Казалось бы: подкатить на такси, лифтом на двадцатый этаж, открыть окно на площадке и раз! — прощай, белый свет, единственный и неповторимый. Единственный… а таких, как я, много, позволь, попрощаюсь первым. А вот и нет, ничего подобного! Это раньше покончить с собой было легко. Подъехал, поднялся, перегнулся и — пока, пока. А теперь даже с Дворца[16] не сигануть. Везде заграждения, решетки, заслоны, непробиваемое стекло. И захочешь, ничего не получится! При коммунистах была удобная отговорка: так со всех сторон обложили, что и руки на себя не наложишь… Короче говоря, поспешишь — людей насмешишь. Надо найти спокойную гомулковскую десятиэтажку — такую, что вот-вот развалится, где никакой охраны. Ну а все-таки: почему полет и падение? Да потому, что все остальное ненадежно. Оружие? — всегда подводит. Яд? — дадут рвотное и промоют желудок. Петля? — на веревку нельзя надеяться. Почему? То ли выдержит, то ли оборвется. Утопиться? — а вдруг будет по колено? Изойти кровью? — резану запястья, отключусь, найдут живым. Остается прыжок. Притом, как минимум с восьмого этажа, с меньшей высоты никаких гарантий, может закончиться инвалидной коляской.
Сообщение от Зузы: «Поехала к бабушке. Как ты знаешь, она еще жива. Но все хужеет. Позвоню, когда вернусь».
Я никогда не был уверен, что правильно понимаю подобные тексты. Сколько в них правды и сколько вранья. Зуза врала, потому что была врунья. Меня тыщу раз подмывало написать историю вруньи. Казалось бы, сядь и пиши. Но нет… не хотелось, чтобы врунья обязательно была шлюхой. Это ведь многое меняет. Даже, возможно, все. А если и не все, то остается осадок, шлам, тлеющие угли как подсказка, что в любой момент все может измениться. Я решил представить Зузу матери не как шлюху, а как женщину моей жизни. Это было рискованно: к женщинам моей жизни мать относилась гораздо хуже, чем к шлюхам. Причины тут слишком очевидны, чтобы стоило их сейчас обсуждать. Напомню лишь избитую истину: шлюха по природе своей — явление мимолетное. А женщинам жизни подавай власть. Для власти же главное — долговечность.
Представляю матери Зузу. «Милая девушка, — говорит она вечером, — очень симпатичная, только одевается ужасно, прямо как последняя шлюха». Я поздравляю маму (разумеется, мысленно) с превосходной интуицией, если не сказать ясновидением, а себя — с умением выстраивать сюжет, хотя, клянусь, в темно-синей юбке и бежевой блузке ничего плохого, никаких признаков блядства или иного непотребства не вижу. Однако не спорю, понимая, что слово матери — глас свыше. Даже если речь идет об одежде? Да, одежда чрезвычайно важна. Как жить, когда нечего надеть? Когда нельзя приобрести то, что хочется? Что за жизнь без джинсовой рубашки. Без черной футболки. Без белых левисов. Скажете, наш народ своей свободой обязан племени, закалившемуся в эпоху дефицита? Бросьте! Просто в стане передовых борцов за свободу никто знать не знал о существовании джинсовых рубашек. (Никто, за исключением Куроня[17], который, впрочем, с присущей ему легкостью перегнул палку.)
16
Дворец науки и культуры в Варшаве — подарок Советского Союза польскому народу; построенный (1952–1955) по образцу «сталинских высоток». На 30-м этаже 42-этажного здания есть терраса со смотровой площадкой, откуда открывается панорама города; после ряда самоубийственных прыжков с площадки террасу огородили решеткой.
17
Яцек Куронь (1934–2004) — историк, публицист, общественный деятель, в ПНР — один из лидеров оппозиции, в демократической Польше — депутат сейма, министр труда и социальной политики. Известен был, в частности, тем, что костюму с галстуком предпочитал джинсовые рубашки.