Весной 2003 года Машбаш и Юрий Кузнецов оказались вместе в Нальчике. Появилась возможность организовать диалог двух писателей.
Кожиновская проницательная практичность, прозаическая пристальность его очков неприятно процедила и оклассичила многие стихи Юрия Кузнецова: сковывала и вроде приостанавливала крылатость и высоту поэта, приземлила его слово и страсти, отравила бесцветьем. А Юрий Кузнецов — знаменитый поэт <…> И Юрий Кузнецов — молодец. В партию вступил с моей рекомендацией, а переводами занялся один. Много перевёл. Даже за «Библию» зацепился, переклал на современный язык Иисуса Христа. Но Вадиму Валериановичу Кожинову дюжины и дюжины стихотворений преподнёс. Ишь, суровый и независимый какой: классик — классик, орла по размаху крыльев видать. Не жадничает — на посвящениях Иисусу Христу и Вадиму Кожинову?..
Валентин Сорокин
(«Московский литератор», 2003, № 1).
Сорокин Валентин Васильевич (р. 1936) — поэт. В 70-е годы он был главным редактором московского издательства «Современник». Возглавлявший тогда это издательство Юрий Прокушев всерьёз заявлял, будто «Валентин Сорокин — поэт, равный Некрасову, Блоку, Есенину!» Другой коллега Сорокина по «Современнику» — Александр Байгушев утверждал, что его соратник якобы был культовым поэтом «русских клубов» и что его стихи наизусть знал один из руководителей страны — Константин Черненко. Но, кроме пафоса, у Сорокина никогда ничего не было. Он так и остался всего лишь посредственным сочинителем, который до невозможности заиграл патриотическую тему, напрочь лишив её каких-либо идей.
…Наш современник, замечательный русский поэт Юрий Кузнецов — замечательный, Царство ему Небесное! — тоже потерпел поражение, когда написал три поэмы: «Детство Христа», «Юность Христа» и «Путь Христа». Там он в своей политической гордыне писал очень по-советски. Так нельзя.
Владимир Крупин
(Из интервью, данного главному редактору газеты «Православный Санкт-Петербург» Александру Ракову, 2004 год).
Крупин Владимир Николаевич (р. 1941) — писатель. Когда-то Юрий Селезнёв назвал его надеждой русской литературы. Это не помешало писателю через какое-то время предать критика. Зато потом Крупин стал всех учить вере. Такие настали времена.
У него была мечта: заново перевести «Илиаду» и «Одиссею». Собственно, к ним уже и в XIX веке не подходила тогдашняя «стихов пленительная сладость» и ложно-велеречивые эллинизмы и славянизмы (не Кузнецова слова, но его мнение). Согласен: русский перевод Гомера — он в стране мощных былин и песен, но после Малахова кургана, после обороны Сталинграда и скитаний Григория Мелехова и Андрея Соколова был обязан появиться заново. Он мог оказаться не просто ближе к грандиозному подлиннику, чем получалось у Жуковского и Гнедича, во времена задумчивых князь Андреев. Он мог стать и лучше подлинника. Но — не повезло богатырю русского слова, что был таким родным особенно стану воинов. Не хватило времени и на новый перевод «Лесного царя» Гёте (он у нас сейчас даже в классической версии несколько колченогий). Я обещал Кузнецову подстрочник, но исполнить не успел.
Сергей Небольсин
(«Наш современник», 2004, № 11).
Небольсин Сергей Андреевич (р. 1940) — литературовед. Практически вся его научная жизнь связана с Институтом мировой литературы им. А. М. Горького. С Юрием Кузнецовым он впервые познакомился летом 1991 года, совершая вместе с бригадой журнала «Наш современник» рабочую поездку по частям Дальневосточного военного округа и Тихоокеанского флота. Впоследствии учёный посвятил поэту несколько статей.
В конце ноября 1990 года Юрий Поликарпович приезжает ко мне в гости: он задумал купить дачу и просит меня подобрать на Ярославщине домик. Я нахожу где-то в Некрасовском районе домушку, подходящую по цене, он приезжает, смотрит… а потом категорично говорит о требующей ремонта избе:
— Нет, не подниму!
Ночует в этот день он у меня дома; это — первый и последний его визит ко мне. Меня поражает его вид: он сильно похудел и уже не так могуч, как прежде.
Пить он, однако, не бросает — и мы пьём и у меня дома, и в электричке, по пути в райцентр… помню, что в вагоне мне становится плохо и я долго стою в холодном тамбуре, приходя в себя; он же тем временем читает мою новую книжку, изданную, по новой моде, за свой счёт. Когда я возвращаюсь, он признаётся, что над одним стихотворением даже всплакнул — и я с тех пор, читая или показывая кому-то свои «Ладони», не устаю хвастливо повторять: «Над этим стихотворением плакал Юрий Кузнецов!»