Юрий Кузнецов в своих эпатирующих публику низвержениях прежней литературы — от Пушкина до Константина Симонова — не обошёл и Ахматову. Каких только кощунственных слов не сыскал он для «Реквиема», впервые опубликованного через двадцать лет после смерти поэта, да и для самой Анны Андреевны.
Поэль Карп
(«Книжное обозрение», 1988, 26 февраля).
Карп Поэль Меерович (р. 1925) — специалист по балету. В 1949 году он окончил истфак ЛГУ. В горбачёвскую перестройку критик с яростью занялся обличением писателей-почвенников.
Отдельно следовало бы говорить о Юрии Кузнецове. В поэзии последнего десятилетия он сыграл очень заметную роль, в том числе и в «возвращении перспективы». Он одним из первых — если не первый — обнаружил, что этика «детей пятьдесят шестого», казалось бы, всеобъемлющая и устойчивая, «гнётся и скрипит в сегодняшнем мире. Он первым нащупал „обратную перспективу“ нравственных оценок сегодняшнего дня. Одним из первых решительно обратился к этико-эстетическим нормам бесписьменной национальной культуры. Но если сегодня по городам и весям страны сотни молодых пишут „по-кузнецовски“, то тут не просто подражательство: в воздухе времени, в характере идущего дня, в психологии нашей меняющейся есть что-то такое, что первым выразил Кузнецов.
Но говорить о нём только вот это — значит кривить душой. Опыт Кузнецова говорит и о другом. Вспомните стихотворение, с которого начинался поэт, „Атомная сказка“. Как очевидно только теперь, это — попытка автопортрета (у Кузнецова вообще автопортретов больше, чем у других поэтов). Именно с этого начинался у Кузнецова период „вивисекции“ нравственности. С этикой поэт обходился прямо по-базаровски. Правда, на лице его лирического героя, как выяснилось со временем, играла не „улыбка“, а „мука познанья“, но играла ведь, и что принципиально — именно на лице „лирического героя“. Эта фигура для поэтики Кузнецова первостепенна: зазор между автором и „образом автора“ у него столь же непреодолим, как у „детей пятьдесят шестого“.
Признаться, поражают перепады поэтической натуры. Поражает несоответствие масштаба сделанного, масштаба таланта (Кузнецов — один из немногих, пожалуй, нынешних поэтов — мог бы по складу дарования вырасти в тип „властителя дум“, то есть взять на себя от века русскую роль поэта), — так вот, поражает несоответствие этого с натужливым „поэтством“, со всё ещё сохраняющимися в творчестве темами самоутверждения (по бальмонтовско-северянинско-вознесенскому типу) и отчуждения „поэта“ от „других“… Мне кажется, что единственное препятствие, всерьёз стоящее на пути Юрия Кузнецова, — это „образ Кузнецова“, лирический герой». И путь этого поэта ещё непредсказуемо далёк. Что возобладает: явно бесценное для поэта и далеко не чуждое ему народное нравственно-художественное начало (то есть именно «возвращение перспективы» в самом плодотворном смысле) или столь же явная печать индивидуализма, нравственного вивисекторства, ячности (как выражались в XVIII веке), — покажет время.
Юрий Кашук
(«Вопросы литературы», 1988, № 6).
Кашук Юрий Иосифович (1937–1991) — поэт, практически всю жизнь проживший во Владивостоке. В Приморье его сильно не жаловали. «Патриоты» постоянно попрекали талантливого стихотворца «неправильным» происхождением, а либералов пугал неподдельный интерес этого дальневосточника к творениям почвенников. Многие искренне не понимали, как Кашук мог одновременно приятельствовать с Давидом Самойловым и Станиславом Куняевым.
В 1987 году Кашук издал свою главную книгу «Месяцеслов. Слово о русской зиме», которую он написал ещё в 1968 году.
Мне кажется, что позиция поэта была очень точно выражена вот в этой его поэтической строке: «Что мне стихи, была бы честь и правда».
Кузнецов обладает оригинальными, а иногда даже парадоксальными взглядами. Такой поэт, как Кузнецов, обогащает теорию культуры, обогащает весь наш литературный мир.
Пётр Проскурин
(Из интервью Вячеславу Огрызко для газеты «Книжное обозрение», данное в январе 1988 года).
Проскурин Пётр Лукич (1928–2001) — писатель. В своё время у домохозяек бешеной популярностью пользовался его посредственный роман «Судьба». В горбачёвскую перестройку он первым заявил о тупиковости текущего литпроцесса, предупредив, что некрофильское увлечение литературных генералов републикациями эмигрантских и диссидентских сочинений неминуемо приведёт «толстые» журналы к гибели.
Да, дорого заплатил несчастный Петрарка за свои неосторожные слова… Власть, данную ему богом поэзии, Юрий Кузнецов использовал, как говорится, на всю катушку. И славно отомстил — через века — итальянскому поэту за его надменную неприязнь «к нашему брату»… Нет, портрет Петрарки у Юрия Кузнецова явно не получился. Но свой автопортрет он нарисовал замечательно!
Бенедикт Сарнов
(«Взгляд», М., 1989, выпуск 2).
Сарнов Бенедикт Михайлович (р. 1927) — критик. До горбачёвской перестройки его знали лишь в узких кругах как специалиста по детским писателям. Позже он выпустил книги об Осипе Мандельштаме, Михаиле Зощенко и Илье Эренбурге.
Конечно, он [Кузнецов. — Ред.] — явление. Но какое? Для меня — двоящееся, то есть не вполне естественное. А поэзия всё-таки измеряется степенью её естественности.
Николай Старшинов
(Из бесед с поэтом Григорием Калючиным, конец 80-х годов).
Старшинов Николай Константинович (1924–1998) — поэт. С 1972 по 1991 год он редактировал в издательстве «Молодая гвардия» альманах «Поэзия». Вокруг него тогда сформировалась целая плеяда молодых поэтов, которая объявила войну школе и ученикам многолетнего оппонента поэта — Владимира Цыбина. А Юрий Кузнецов остался вне той битвы. Он не примкнул ни к группе Старшинова, ни к кругу Цыбина.
Последними крупными поэтами России были Смеляков и Слуцкий. Сегодня мне кажется, наиболее одарены Чухонцев, Лапшин, Алейников, Казанцев, Савченко, Рейн, Юрий Кузнецов. О последнем, о его поэтической судьбе стоит сказать отдельно.
Жаль, что талантливый Юрий Кузнецов оказался человеком беззащитно внушаемым. Его новая книга, наряду с даровитыми, хотя и слишком роскошно, лихо сделанными текстами, содержит в себе строки, строфы, стихотворения, звучащие непристойно. Впрочем, что-то подобное случалось с поэтом и прежде: например, инфантильные, но лютые нападки на Пушкина, Блока, Ахматову. Говорят, Юрий Кузнецов знаток не только Афанасьева, но и античности. Знаток, значит, помнит слова Цезаря о том, что народ-победитель нередко принимает образ мыслей тех, кто побеждён. Неужели победа была двоякой? Генералиссимус, не пожалев народной крови… А ефрейтор? Кто победил в сознании человека? Особенно постыдны стихи Юрия Кузнецова о Спинозе, который смотрел «Как пауки ловили мух в углах звезды Давида… Из всех её тупых углов, из тупиков унылых…» Или о мальчике Ицеке, который на вопрос о том, зачем ему нужен голубь, отвечает: «Поймите, я бы мог его продать…», или о том, как мешая дружескому застолью «Хазары рубят дверь твою мечами», шумит «весь каганат». Идеолог нацизма немец Гейзенберг брезгливо поморщился бы, мол, как банально, пошло, уровень Охотного ряда. «Весь каганат», «хазары» составляют меньше чем ноль целых семь десятых процента от общего народонаселения Отечества. Как этот почти ноль процентов пробился мечами сквозь современную армию, войска, МВД, КГБ и рубит стены пиршественного дома, «так, что звенит стакан в моей руке», шумит, не даёт выпить по-русски? Воистину, дивен мир Божий. Стоило ли здесь осторожничать, историософствовать… Не лучше ли было бы прямо, смело сказать: пусть ноль, но всё равно евреи…