— Вы имеете в виду какое-то его конкретное стихотворение или только отдельные строки?
— Речь я веду о стихотворении «Сей день высок»… Как будто специально придумано для пародиста Иванова. Но теперь и впрямь непонятно, что делать пародисту? Ведь если он просто дословно перепечатает кузнецовский текст, и поставит под ним свою фамилию, успех будет немалый, но тогда пародиста неизбежно привлекут по статье о плагиате. Короче, всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно.
О том, как отреагировал бы на всё это Розенберг, я уже сказал. А вот Иоанн Кронштадтский или патриарх Тихон отлучили бы сочинителя от церкви. «Христьянин не может быть антисемитом, ибо плоть его оттуда…» Однако нынешняя православная церковь молчит, молчат об этом оба Президента и сам Солженицын. Что же касается Юрия Кузнецова, то он не осознаёт, что такими «стихами» унижает не только себя, но и Россию, которой никогда не был свойствен расизм. Русский народ никогда не исповедовал идеи геноцида.
— Чем это можно объяснить — хотя бы применительно к поэзии Кузнецова?
— Эстетика и этика таинственно связаны между собой. Особенно в России, где существует слово «нравственность», ведомое не всем языкам. Эстетика — сон этики, прекрасный сон. И вот Кузнецов почти потерял красоту своего стиха, начал версифицировать — грубо, обнажённо, когда вся арматура видна. «Да и пишу я об этом, испытывая чувство унижения, как будто опускаю перо в стакан, полный мухоедства» (Достоевский). Одна надежда, читатель не поверит в подлинность книги Юрия Кузнецова. Одна надежда — по ошибке редакция заверстала чужие и чуждые поэту вирши. Тот ли это Кузнецов, чьи прежние стихи наизусть и с уважением к новому и настоящему поэту читал я ныне покойному Арсению Тарковскому и многим другим? Правда, Тарковский сказал мне, что по его разумению, талант Кузнецова, в основе своей, стилизаторский, версификационный, а в таких случаях дальнейшее всегда неясно. Пусть живёт такая поэзия, добавил он, но без меня. Однако я с ним не согласился. Когда-нибудь текстологи расшифруют посвящения, какие-то загадочные, зловещие «В. К.», стоящие над стихами Кузнецова. Впрочем, что уж тут было осторожничать, пользоваться инициалами, не жалея своих будущих текстологов. Хорошо, что я не текстолог и расшифровкой заниматься не умею, да и не хочу.
Какой-то негодник, телерадиорепортёр, — конечно, по указанию сверху подсунул программе «Время» из Польши фальшивку, с целью нанести ещё один удар по польской «Солидарности». Корреспондент заявил, что-де Валенса в последней речи сказал: «В нынешних экономических трудностях Польши виноваты нынешние окопавшиеся польские евреи». Валенса, «Солидарность» моментально выступили с негодующими опровержениями, представили стенограмму и плёнки речи своего лидера и свидетельства множества слушателей. В Москве только одна «Литгазета» напечатала опровержение. Как бы мне хотелось свидетельствовать, что текст упомянутых строк Кузнецова ему не принадлежит…
Александр Межиров
(Из беседы с Александром Ольбиком в Дубултах, лето 1990 года).
Межиров Александр Петрович (1923–2009) — поэт. Когда-то он входил в поэтический салон Вадима Кожинова. Интеллектуалы ценили его, естественно, не за хрестоматийное стихотворение «Коммунисты, вперёд!», а за трагическую миниатюру «Артиллерия бьёт по своим…». Но человека сгубил страх. «У Межирова, — отметил ещё в 1968 году Давид Самойлов, — страх стал второй натурой. Страх настолько естественное его состояние, что не замечается». Спустя пять лет Самойлов добавил: «Саша Межиров — сумасшедший, свихнувшийся на зависти и ненависти к Евтушенко <…> Он — осуществление вечного зла».
Есть тип поэта, известный нам по стихотворению Пушкина:
Ю. Кузнецов к Нему не принадлежит. Поэтому он оказывается и в таких ситуациях, в которых прозаическая осмотрительность была бы предпочтительней. Таковы, например, его критические «эскапады». Нужно быть именно поэтом, чтобы не просто иметь «своё мнение» о поэзии А. Ахматовой и «женской» поэзии вообще, но и публично его высказать. Знал же он, что это оттолкнёт от него многих. Так и случилось. Но заметим, кстати, что защитниками А. Ахматовой почему-то оказались те самые критики, которые с большим энтузиазмом приняли стихи «детей (изрядного, впрочем, возраста) нового Арбата». Если считать их сочинения поэзией, то, конечно, А. Ахматова — царица поэтов. Его заявление, что подлинных поэтов у нас разве что один процент от всех печатающихся, — не что иное как поэтическое преувеличение, или гипербола. Если бы на сто печатающихся у нас был один настоящий поэт, мы бы переживали сейчас беспрецедентный в мировой истории расцвет поэзии.
Отвечая на вопрос, вынесенный в заголовок [«…Кто он такой». — В. О.], скажем: Ю. Кузнецов — русский поэт, то есть человек, бытие которого совершается по законам, организующим бытие русского народа как целого. Он делает своего читателя причастным к нему и воспитывает у него опыт такого бытия.
Владимир Фёдоров
(Из статьи «…Кто он такой», альманах «День поэзии — 1990»).
Фёдоров Владимир Викторович (р. 1941) — литературовед, последователь Мих. Бахтина. Он один из создателей донецкой филологической школы, предложивший свою формулу конкретизации онтологической проблематики, сделав центральным понятием не «литературное произведение», а «поэтический мир». Ему принадлежат работы «Проблемы поэтического бытия», «Мир как Слово», «Три лекции об авторе», «Диалог в романе», «Три шедевра Пушкина» и другие сочинения.
Уже в 1990 году Вадим Кожинов отметил: «В. В. Фёдоров — литературовед сугубо теоретического, даже философского склада, ученик и последователь М. М. Бахтина… В своих превосходных исследованиях, основанных почти исключительно на материале классической литературы (Пушкин, Гоголь, Толстой), В. В. Фёдоров достигает высокой научной объективности и философской широты взгляда».
Переведённые Юрием Кузнецовым Юргис Балтрушайтис, Мумин Каноат, Размик Давоян, Мамед Исмаил, Атамурад Атабаев, Нальбий — это не столько «информационный», сколько изобразительно-психологический диалог с подлинником, стремящийся найти прежде всего эмоционально-психологический нерв стихов переводимого поэта. Одновременно переводы эти звучат как хорошие русские стихи, раскрывающие выразительные возможности русского языка; поэт всегда стремится выявить глубинные лексические пласты синонимического ряда, не довольствуясь тем, что подсказывает обиходный лингвистический строй памяти. Распространено мнение, что Кузнецов переводит поэтов «под себя», наделяя их своей поэтической манерой и присущей ему поэтической интонацией, — мнение, вероятно, не лишённое основания в отношении отдельных поэтов или отдельных стихов. Однако такая поправка на индивидуальность переводчика неизбежна: перевод — это не собирание на другом месте загодя пронумерованных брёвен; поэтический сруб всякий раз рубится заново и немыслим без права на творчество, на некоторую свободу самовыражения. Этот сборник [ «Пересаженные цветы». — В. О.] собрал под одной крышей поэтов самых разных индивидуальностей, поэтических школ и художественных традиций. Давая возможность сравнения, он убеждает в эстетической чуткости переводчика к авторской манере подлинника — у каждого поэта своё звучание, свои образные ассоциации. Кузнецов бережно сохраняет стилистические особенности оригинала, подчас высвобождая поэтический образ от многих сложившихся приёмов переводческой практики, искажающих черты поэтики переводимого автора. В особенности это относится к переводам чешского поэта Витезслава Незвала и венгерских поэтов Ласло Надя, Золтана Зенка и Ференца Юхаса. Ассоциативная поэтика сюрреализма этих авторов подчас не находит в наших существующих переводах эквивалентной эстетической нормы, отвечающей их манере и стилю. Кажущаяся хаотичность их стиха при нарушении внутренних смысловых связей и звукового единства оборачивается неупорядоченностью, мозаичность панорамы подменяется нагромождением раздробленных деталей. Юрий Кузнецов сохраняет свободный поток сознания подлинника, но при этом поэтические образы органически связаны внутренней логикой в ассоциативную последовательность. Поток ассоциаций не абстрактен, он связан с предметным миром.