Очень много заслуживающих внимания эпизодов из нашей с Юрой Кузнецовым жизни накопилось у меня в душе и памяти, но обо всём не расскажешь. Как я уже отмечал, творчество его ещё со студенческих времён вызывало разнотолки, это сопровождало его всё время. В аннотации к одной из очередных его книг читаем: «О Юрии Кузнецове в последние годы много говорят и спорят. Читательский интерес его стихи вызывают глубиной поэтических раздумий о нравственном бытие и духовных ценностях современности, новизной образного мышления, основанного на стремительно расширившихся в XX веке представлениях о Вселенной и в то же время уходящего корнями в народные поэтические воззрения на природу..»
Всё это подмечено совершенно верно, но, чего скрывать, споры и разноголосицы вокруг творчества Юрия Кузнецова, столь щедро одарённого талантом самой природой, часто перерастали, к сожалению, в некую злобу и даже ненависть. Слышать и читать всё это лично мне было очень горько. При памятной мне последней встрече нашей в Москве Юрий как-то жаловался, вернее, негодовал (жаловаться он не любил, считал это не мужским делом) оттого, что ему трудно жить и творить среди некоторых «генералов от литературы», среди завистливых пиитов-графоманов. Он даже прочёл мне следующее восьмистишие:
Юрий лично для меня никогда не был, как тогда было принято говорить, старшим братом, мы с ним разговаривали и рассуждали о жизни, о поэзии как равный с равным, ведь и по возрасту мы были ровесниками. Это придавало ещё более мощный импульс нашему духовному братству.
Он был честнейшим, кристально чистым Человеком. Однажды, когда я почему-то спросил его: «А ты море любишь?» — Он категорически ответил: «Нет». — «Почему?» — «Потому что оно оплёвано… а вот горы я люблю», — сказал он с гордостью. После этого появилось у него стихотворение, в котором есть такие слова: «Опасно встать с горами равным, имея душу не горы». Напрасно некоторые критики его обвиняли в высокомерии, путая высокомерие с человеческим достоинством. По моему глубокому убеждению, Юрий действительно имел «душу горы», а чтобы понять такую душу, надо самому быть духовно высоким.
А другой раз Юрий прочёл мне и такое своё новое, написанное в форме эпиграммы, стихотворение:
— Это верно, подделки много… но слишком не раздражай их, — сказал я Юре.
— Да никого я не трогаю, просто одно только моё присутствие мешает кому-то, — ответил он.
— А Пушкин не мешал никому?.. А Гоголь? — спросил я. Он промолчал, взял сигарету и стал курить.
Юрий часто повторял, что «привешивать ярлыки — дело нехитрое. Куда сложнее — понять поэта».
При одной нашей встрече в Москве, Юра заметил на моей груди золотой крестик, Это его удивило, и он спросил, крещёный ли я? «Конечно же, — с гордостью ответил я, — ведь мои предки древнейшие христиане, как же мне не быть крещёным!..»
Тогда же я Юре и рассказал о том, как из двенадцати апостолов Иисуса Христа двое — Андрей Первозванный и Симон Кананит — были непосредственными распространителями идеи христианства в Абхазии, и что их тела и души приобрели покой на нашей священной земле, что многочисленные паломники вот уже сотни лет со всего света, в том числе из России, бесконечно посещают их могилы и храмы, построенные в их честь. Юра был очень удивлён услышанным и ещё больше стал расспрашивать меня о подробностях из христианской истории моей страны. Я никогда прежде не замечал, чтобы он так сердечно был заинтересован религией, и потому сам вдвойне был удивлён его поведением в тот момент.
Однажды мы с Юрой заговорили о любви Человека к Человеку. Я сказал Юре, что русское словосочетание «Я люблю тебя» по-абхазски звучит так: «Сара уара бзиа узбоит». В дословном переводе: «Я хорошо тебя вижу». Трудно мне передать словами, как ему это выражение понравилось. «Прекрасно! — воскликнул он, словно давно искал словосочетание с таким глубоким содержанием. — Прекрасно, — повторил он, — видеть хорошо — именно хорошо! Что может быть важнее — видеть хорошо, чётко и ясно. Видеть душой и сердцем. Это здорово — хорошо видеть! — опять воскликнул он, — хорошо слышать, — добавил он, — да, да, и хорошо слышать. Это очень важно именно для нас, поэтов — хорошо видеть и хорошо слышать… Слушай, — сказал он вдруг, — я хорошо вижу и слышу тебя, а ты как, ты хорошо видишь меня? Как это по-абхазски?» — спросил меня. Я повторил: «Сара уара бзиа узбоит» — «Я хорошо вижу тебя». «И слышишь?» — «Я давно великолепно вижу и слышу тебя», — ответил ему со всей убеждённостью. Он обрадовался, как ребёнок, и тут же, по моей подсказке, записал в своём блокноте: «Сара уара бзиа узбоит» — «Я хорошо вижу тебя». Обещал, что обязательно выучит и впредь при каждой встрече будет повторять мне по-абхазски. К великому сожалению, после этого разговора нам не суждено было больше встретиться.
В те годы мы уже начинали чувствовать что-то неладное в связи с горбачёвскими перестроечными делами, которые «энергично» проходили по всей нашей широкой стране. Особенно Юрий явно предчувствовал развал Советского Союза, его последствия. Вообще сильно восприимчивый Юра в жизни и в своём творчестве был настоящим пророком, многие его предсказания, предчувствия сбылись. К великому нашему сожалению, из-за головотяпства тогдашних руководителей страны Советский Союз и впрямь полностью разрушился. Под его обломками в разных уголках большой страны оказались сотни и тысячи людей, стонущих от невыносимой боли, но их никто уже не слышал…
В 1991 году в газете «Литературная Россия» я прочёл статью из выступления Юрия Кузнецова на общем собрании московских поэтов. Статья была озаглавлена «Ночь республики». Юрий тогда был секретарём Московского отделения Союза писателей Российской Федерации. Это было очень справедливое, очень резкое его выступление. «Закатилось солнце России. Наступила ночь республики, — с горечью, с душевным криком говорил он. — Есть цикличность в природе, есть она и в истории. И многие из нас испытывают то же чувство, что и знаменитый римский оратор. Вот что он говорил: „Скорблю, что, выйдя в жизненный путь несколько позже, чем следовало бы, я, прежде чем закончить дорогу, впал в эту ночь республики“. Далее Юрий приводит слова Тютчева: „Счастлив, кто посетил сей мир в его минуты роковые!“ и спрашивает себя и своих современников: „Счастливы ли мы, посетившие сей мир в его минуты роковые?“ Отвечает: „Нет, мы глубоко несчастны, как несчастна и наша Родина!“». Он это сказал, имея в виду, конечно, не только Россию, но и весь бывший Советский Союз, нашу общую Родину. Это были откровенно страшные слова, но, как всегда, Юрий Кузнецов оказался прорицателем. Вскоре, а именно в 1992 году, великое трагическое несчастье постигло и мою маленькую страну — началась кровавая война — Грузия совершила агрессию против Абхазии, погибли десятки тысяч безвинных людей, в том числе и мой единственный сын (Юра хорошо знал его, он со мной приезжал в Москву неоднократно), который встал с оружием в руках на защиту своего Отечества и геройски погиб на поле ожесточённого сражения. Постигшее меня и мою страну великое горе сломило бы меня, если б не моральная поддержка моих братьев по духу, в первом ряду которых незабвенный мой друг и брат Юрий Кузнецов.