Долго рассказывал Андрей обо всём, что видал во Франции, что по дороге домой встретилось, как при дворе королевском живут, какая стала Анна, как любит и уважает её Генрих да и все французы тоже. Князь слушал не перебивая.
— А о чём ежели забыл, то прочитаешь, княже. Писал я для тебя день за днём, всякую мелочь записывал. Возьму с корабля кладь свою, принесу тебе то писанье…
— Добро. Говоришь, знатны купцы венецианские?
— Вельми знатны. И товары их — лучше не надобно.
— Как бы Киеву с теми купцами спознаться? Не хаживали они к нам, покамест. Парчу вот только венецианскую привозят к нам иногда.
— Очень далеко, княже. А товары их купить можно. Прикажи только. В Царьград они много привозят. Если ж самих купцов венецианских к Киеву привадить хочешь, надобно, чтоб из наших кто поначалу их по Днепру провёл. Вот хоть бы тот же Фёдор Кривой.
— Расчёту ему нет, — засмеялся Ярослав. — Куда верней товар тот самому скупить да нам с прибытком продать!
— И то верно, — улыбнулся Андрей.
— Можно другое спробовать, — задумчиво сказал Ярослав, — не поплывут ли киевские купчишки в Венецию? По русскому морю ходят же. Пусть бы в чужие края товары наши повезли.
— Ох, далеко, княже. Дорого те товары встанут, выгоды не будет. Да и море незнакомое…
— Ну, незнакомым морем наших не испугаешь. Ладно. То всё ещё впереди.
— Много, поди, и без Венеции мест, где русскими товарами торгуют…
— Много. Идут наши меха, воск, мёд и прочее добро во все стороны: и на север, за море Студёное, и в Царьград, и в Болгарию. Возят товары и на восток, в города козарские, в столицу ихнюю Итиль[19]… А взамен получаем мы ткани персидские, серебро арабское, мечи франкские и много другого, что надобно. Знают ли про Киев наш в чужих краях?
— Как не знать, княже? Богатым и многолюдным слывёт он повсюду. Вторым Царьградом зовут его. И твоё имя добре славится. Не зря же и король франкский по Анну к тебе прислал… Далеко слышна слава Киева… Долго ещё царствам европейским до него расти и по богатству, и по наукам. Генрих вон писать не обучен, да и дворяне придворные почти все пера в руках не держивали. А и порядку, как у тебя, в городах ихних и помину нет. Крестьянский да торговый люд ровно от волков в опаске живут…
— Анна-то как там? Хоть и пишет она, что привыкла, а несладко ей, поди?
— Было несладко, княже, хоть и не жаловалась она никогда — гордая очень. Ну, а теперь… теперь Филипп у неё.
— Характер свой не показывает ли? Горяча всегда была, своенравна…
— Горяча и теперь. Однако ж держит себя всегда пристойно, величество своё помнит. Умна Анна Ярославна, не по годам умна. Помнит, что королева она, а пуще того — что дочь Ярослава, князя Киевского. В тебя, пожалуй, удалась дочь, княже…
— Своенравием и я грешен, — улыбнулся князь, — да и горяч бывал смолоду. Теперь-то уж поунялся. Стишают годы нрав-то. Стихнет и Анна… О себе что ж ничего не расскажешь?
Зорко взглянул Ярослав на Андрея. Тот понял, что писала Анна об неудавшемся сватовстве его к Мадлене де Геменэ.
— Что обо мне говорить? Жил все эти годы одной надеждой, что ненадобен стану княжне и отпустит она меня домой. Нет мне жизни без Киева, княже…
— Да, не приживаются русские люди в чужих краях, — задумчиво сказал Ярослав, — не забыть им родной стороны. А останется буде кто — век свой тоскует. Иноземцы ж многие у нас, будто дома, живут. Вон варягов сколько на девках наших переженились, так ребята ихние, опричь материнской речи, другой и не ведают… Всё у нас ладно, Андрей, только надолго ли?
— О чём ты, княже?
— Об том, что стар я. Мало мне жить осталось…
— Господь милостив…
— Полно. Милость божья тут не поможет. Помру я скоро. А что после моей смерти станется, думать боюсь…
— Отчего ж так?
— А оттого, что пропасть может единство Руси Киевской. Слушай, Андрей. Много сыновей у меня, и каждому надел дать надобно. В Киеве сердцем хотел бы Всеволода оставить: умён, образован, смел, решителен, науку государственную превзошёл, с другими царствами наилучшим образом дела бы повёл…
— Чего ж лучше?
— Нельзя того. Не старший он. Обычаи ломать и князю не вольно. На Киевском столе Изяславу сидеть. Ему ж — Турово-Пинскую землю да Новгород. Святославу — Чернигов, Ростов, Суздаль, Белоозеро. Всеволод только Переяславль получит, Игорь — Волынь, Вячеслав — Смоленск…
— Обо всём подумал ты, княже.
— Обо всём. Только… будет ли лад? Не стали бы сыновья друг с другом спориться, упаси господь — промеж себя воевать, разорять войнами землю русскую. Не бывало того, чтоб каждый своим уделом доволен был. Видал я всё это, сам через то же прошёл…
Андрей молчал. Что он мог ответить? Да, своим уделом редкий человек довольствуется, а князья — особливо. Каждому захочется большего, чем имеет. Не разбили бы и впрямь на части великую, единую Русь Киевскую, собранную и возвеличенную их отцом и дедом.
Молчал и князь. В покое темнело, окна заголубели по-вечернему. Со двора слышались весёлые голоса теремных служителей, спешивших в поварню, к ужину.
— Хочу спросить тебя, — начал опять Ярослав, — ежели, не дай бог, сбудутся мои худые мысли, с кем ты остаться думаешь? Вроде с Всеволодом дружили вы. Не к нему ль пойдёшь?
Андрей вздохнул.
— Дозволь, княже, правду молвить…
— Говори.
— Так уж судьба моя сложилась, что твоею милостью всего я в жизни навидался. Устал я, княже. Ни с кем, коли дозволишь, не пойду. Злата и серебра у меня немало, и от твоих щедрот, и Анна Ярославна не обидела. Прожить хватит. Тишины, покоя хочу…
— Жениться не думаешь?
— Нет, княже.
Опять надолго замолчали оба. В тишине слышно стало, как дрались у поварни собаки. Сквозь потемневшее окно замелькали то тут, то там огоньки в домах киевских, по переходам дворцовым быстро пробежали босые ноги, послышались приглушенные смешки, — видно, теремные девки куда-то торопились.
— Так слушай меня, Андрей, — тихо сказал Ярослав, — ты точно много всего видел. Много и знаешь. Надобно, чтоб не пропало всё то, что приобрёл ты. Надобно потомкам нашим ведать, как жили мы. Оставайся жить в тишине, как хочется тебе. От службы освобождаю тебя. Другую даю службу — обо всём напиши правду нелицеприятную: о своём родном Киеве, о чужих краях, о людях, что в жизни твоей встретились. Что напишешь — монахам в Киево-печерский монастырь на сохранение отдай. Не ровён час — всякое случиться может. Войны да пожары на кого не живут? А у монахов тайники каменные, подземные, скрытые. Сберегут они писанья твои для тех, кто много после нас жить будут. Сам-то в монахи не пойдёшь?
— Нет, княже. Не пойду и в монахи. Не гожусь я для жизни монашеской. Дозволь домик себе в Киеве поставить…
— При княжем дворе, стало быть, жить тоже не хочешь?
— Уволь, княже…
— Ну, ин ладно. Быть по-твоему. Домик я тебе сам поставлю и людей, сколько понадобится, дам для обслуги. Коней тоже.
— На что мне люди да кони, княже?
— А на то, чтоб не говорили, будто князь Ярослав конюшего дочери своей за верную службу, за преданность не наградил. Не спорь, Андрей. Делай, как сказано. Помни: доверил я тебе дело великое — правду святую про наше время потомкам передать. Исполнишь ли дело то?
— Исполню, княже… не утаю ничего, ничего и не прибавлю. Одну правду про всё и… про всех.
— Так ступай, покамест. Устал я. Завтра приходи, ещё поговорим.
Утомлённый разговором Ярослав словно ещё состарился на глазах Андрея. Совсем сгорбившись, шаркая ногами, он медленно отошёл к своему столу и тяжело опустился на скамью.