— Неладно! — испуганно прошептала Предслава.
— Что неладно-то?
— Обожди, не мешай…
Тяжёлый венок, постепенно намокая, погружался в воду. Скоро на поверхности остались только лёгкие, воздушные травки, вплетённые среди цветов. Они беспомощно трепетали, словно пытаясь за что-нибудь ухватиться, чтобы спастись. Потом скрылись и травки. А ручей всё так же весело бежал своей дорогой.
На глазах Предславы выступили крупные слёзы, но она продолжала неотрывно глядеть в воду, как будто надеясь ещё что-то увидеть…
— Худо мне будет… — вздохнула девочка. — Видно, водяной венок утащил…
— Полно, Предславушка. Не всякая примета сбывается. Да и есть ли там водяной-то?
— Что ты! Что ты! — испуганно оглядываясь, зашептала Предслава. — Как же не быть в воде водяному, а в лесу лешему?
— А видела ль ты их когда? Какие они из себя-то?
— Видать не доводилось, врать не стану. А какие они — про то доподлинно знаю.
— Зачем же ему венок твой понадобился?
— То он мне знак даёт…
— Какой знак?
— Худой, Андреюшка… быть со мной беде… Ну, да ладно. Чему быть — того не миновать.
— А какие ты слова говорила?
— Тайные то слова, заговорные. Их сказать тебе не смею. Да и к чему тебе они?
— Тебя дедушка им учил?
— Он. Всё дедушка знает. Словеса неведомые, чары, лечьбы — любую хворь уймёт… Да не велено про то. Не пытай меня, не стану сказывать.
— А ведомо ли дедушке твоему, каков из себя Перун был?
— Как не ведомо? Был он высок да плечист, черноглаз да черноволос, борода золотая, в правой руке лук крепкий, в левой — колчан со стрелами. Однако ж, пора тебе ко двору ворочаться. Вишь — совсем затемнело…
— Не маленький я, не боюсь.
— Не храбрись, Андрей. Кто свою судьбу знает? Ну, вот что. Дам я тебе для оберегу подарок дорогой…
— Спасибо на ласке, Предславушка… Каков же подарок твой?
— А вот, гляди…
На протянутой маленькой ладони лежал небольшой, странной формы камешек. Андрей с удивлением разглядывал непонятный подарок.
— Что ж то за камень такой? — неуверенно, боясь обидеть Предславу, спросил он.
Девочка вздохнула.
— И ничего-то ты не знаешь. А говоришь, учат тебя. Не тому, видно, учат… То Перун-камень. Слыхал про него?
— Н-нет… не доводилось…
— Тот камень падает и стреляет сверху от грома. Он же и громовая стрела называется. Из него надобно делать глаз в перстень и носить на руке.
— Зачем?
— Затем, что им от всякого видимого и невидимого злодея сохранён будешь. Носи да меня помни!
— Спасибо, Предславушка. Только я тебя и без камня помнить буду… Может, лучше тебе его носить, от неведомой беды спасаться?
— От моей беды не спасёт камень. Я у дедушки заступы искать стану. А ты меж людей живёшь. Люди-то всякие бывают.
— Прими ж и ты от меня подарок. Не чуден он и не богат, да от сердца. Дорогих камней нет у меня, сам я из чужих рук гляжу. А возьми ты перстенёк, матушкино благословение. Пусть он тебе про меня напоминает, коли судьба или злые люди разлучат нас…
И Андрей надел на палец девочки простое колечко с алым камушком. Лицо Предславы вспыхнуло тёмным румянцем.
Не отводя глаз от Андрея, она медленно подняла руку с кольцом и прижала его к губам.
— Пока жива, не сниму твоего кольца. А если когда получишь его — знай, нет на свете Предславы… Прощай!
— Что так прощаешься? Приду ведь ещё…
— Про то судьба ведает, не мы с тобой… Не забывай меня, если что…
— Господь с тобой, Предславушка… ты ровно беду какую пророчишь…
Но девочка уже скрылась. Долго в тяжёлом недоумении стоял Андрей, сжимая в руке нагревшийся Перун-камень. Потом вздохнул и медленно побрёл туда, где оставил коня.
Глава V. НЕВЕСТА
Зачастил Андрей в лес, к старому дубу. Как начнёт солнце к закату клониться, так его ровно чары какие тянут прочь из дворца княжеского. А уходить было не просто. Стали замечать, спрашивать, посмеиваться.
Предслава всегда встречала его радостно. У одинокой девочки никогда не было сверстников, и тепло человеческой дружбы впервые вошло в её жизнь.
— Почто вы с дедом в лесу хоронитесь? — спросил как-то Андрей. — Ведь глушь кругом, зверьё бродит. Долго ли до греха? А вас всего-то — старый да малый…
— Нельзя нам иначе, — нахмурилась девочка, — деду так надобно.
— Ну, а ты-то? Аль не можешь с другими сродниками жить?
— Нет их у меня…
— Совсем никого?
— Тётка одна есть под Суздалем, — неохотно призналась Предслава.
— К. тётке бы и перешла.
— А деда без помощи кинуть?
— Да какая от тебя помощь?
Предслава рассмеялась.
— А кто ж, по-твоему, по хозяйству управляется? Медведи, что ли? Я и стряпаю, и стираю, и за пчёлами в нашем бортном дереве хожу. Дед-то уж совсем немощный стал…
— Свела бы меня когда к нему повидаться…
— Нельзя того. Не хочет он никого видеть. И мне не велит. Я к тебе сюда тайком прибегаю. Узнает — серчать станет…
— Чем же я так плох?
— Не ты плох. О князе твоём он слышать не может.
— Чудно! Добр да милостив князь Ярослав!
— Эх, Андрей! Чего не знаешь, о том молчи. Не ко всем князь милостив. Простому люду от него иной раз ох как худо приходится…
— Неправда это!
Багровый румянец залил смуглые щёки девочки, и глаза её гневно засверкали.
— А слыхал ли ты когда про суздальскую беду?
— Это про голод, что ли?
— Да, про голод. И как народ поднялся против богатых, как в кладовые ихние голодный люд кинулся, хозяев побил, что хлеб прятали.[5] Тогда-то всем волхвы верховодили. Такие ж, как дедушка, и он с ними был. За старину, за волю, за жизнь сытую, свободную встали… Худа ли они хотели? А что твой князь сделал? Почитай, что всех их истребил. А кто уцелел — хоронится, от неминучей смерти спасается. И досель княжие людишки, ровно волки лютые, по их следу рыщут…
Андрей молчал. Не мог он во всём этом разобраться. Смутно понимал, что князь Ярослав бился за всё то новое, что Русь к славе двигало, а волхвы со стариной своей назад тянули. Но надо ль было кровь лить? Людей истреблять?
— Молчишь? — усмехнулась Предслава. — Так куда ж нам из лесу идти? Нет для нас иного места. Да ладно, будет об этом. Лучше ты расскажи мне чего-нибудь…
— Об чём?
— Ну, обо всём, что на свете делается. Ничего ведь я не знаю. Какой из себя Киев-град? Что за люди живут? Какую одежду носят? Какие дома у них? Видала я издали золото на куполах — так и горит, с солнышком спорит…
Много-много часов проводили они за беседой у старого дуба. Много рассказывал Андрей обо всём, что знал, о чём слыхал. А Предслава жадно слушала и засыпала Андрея вопросами.
— Красивая, говоришь, Анна-то? — спросила она однажды.
— Очень. Косы как жар блестят, глаза синие-синие, а сама ладная такая. И весёлая, добрая.
— Сколько ж ей лет?
— Да твоя однолетка. Тринадцатый год пошёл.
— И тебя привечает?
— Дружны мы с ней сызмальства…
Предслава нахмурилась, исподлобья взглянула на Андрея.
— Ну, и шёл бы к ней. На что тебе сюда-то ходить? Собой я черным-черна, платье на мне — тряпьё старое, жильё — землянка ветхонькая. Ступай-ка прочь!
— Ан не пойду! — засмеялся Андрей. — Что мне до платья твоего аль до землянки? Ты мне нужна.
— Ой ли?
— Вишь, от дворца княжего к тебе в лес убегаю…
— И то удивляюсь…
Андрей взял маленькую, горячую, перепачканную смолой руку.
— Послушай, Предслава. Ты покамест ещё подросточек-слётышек, да и я ещё на своих ногах не стою, из своих рук не гляжу. А время пройдёт, я в люди выйду, ты заневестишься…