— Вот это я понимаю, — сказал он тихо. — Есть куда подружек приводить.
— Без пошлостей обойдись, — посоветовала Инга, по разрешению хозяина варившая на кухне кофе для всех четверых. — Это звонок, что ли?
Действительно, в двери кто-то робко позвонил. Сокольский открыл, по привычке держась так, чтобы не попасть под огонь злоумышленника. Но на пороге стояла древняя старушка в длинном, тёмном платье, вся в мелких седых кудряшках, и держала за руку шестилетнюю девочку со светлыми, как стебли овсяной соломы, волосами. Сокольский распахнул двери.
— Вот это да! — не удержался он и присел на корточки. — Кто ты, прелестное дитя?
Девочка подвинулась, словно хотела спрятаться за старушку, и та с готовностью обняла её, прижав к себе.
— Скажите, а Марк Викторович дома? Мы с Дашенькой его весь день ожидаем.
Сокольский поднялся и отступил на шаг.
— Ну проходите, он будет рад вас видеть. Даже не представляете, как рад!
На душе сразу стало легко. Когда привлечённый разговором бизнесмен, с фотографией в рук, вышел в коридор и бросился подхватывать девочку на руки, Сокольский рассмеялся.
— Ну вот и наша пропажа, дамы и господа! — громко объявил он.
Через несколько минут они все сидели на кухне и девочка, уютно устроившись на коленях Лиса, обстоятельно рассказывала:
— Папа сказал, чтобы я побыла в скверике, а тут подошёл страшный дядька. А папы рядом нет. Я испугалась и как прыгну в автобус! А потом я сказала, что мне нужно на улицу, на которой большой магазин ДЛТ. Две тётеньки меня отвезли, но тебя, дядя Марк, дома не было. Тогда я попросила, чтобы они меня отвели к бабе Маше в соседний подъезд.
— Марья Сергеевна! Ну что же вы не сообщили-то? — с лёгким упрёком спросил Марк у старушки.
— Так я звонила, — бойко ответила та. — У меня ведь только телефон вашего офиса, Марк Викторович. Вы должны припомнить, что когда его мне давали, ещё сказали, что мобильник меняете и пока другого номера нет, но в офисе вам всё передадут. А уж почему они вам не позвонили — я не знаю. Мы решили с Дашенькой, что дождёмся вас, потому что вечером вы наверняка приедете домой.
— Так я днём заезжал!
— А мы ходили с бабой Машей пить кофе с пирожными, — тут же объяснила девочка.
Марк только за голову взялся.
— Ну, нам пора, — решил Сокольский, поднимаясь. — Спасибо за кофе и за коньяк. Надо ещё дать отбой и поговорить насчёт… ну в общем, всех сегодняшних происшествий.
Марк Лис вышел их проводить.
— Так это твой ребёнок или Громова? — спросил Сокольский уже у двери.
— Может быть, и мой, — признался тот, пожав плечами. — Ольга… Мы с ней сперва ещё встречались, как-то само получалось. Не знаю точно.
— Так узнай. — Сокольский ткнул его пальцем в грудь. — У Лисички такой нос востренький, что я бы поспорил: твой, а не этого… По-моему, чем иметь такого отца, как Громов… Сам понимаешь.
— Есть же экспертиза, — подсказала Инга.
— Да уж узнаю! — пообещал Марк, хотя по нему чувствовалось, что сейчас он способен только радоваться, что Дашка нашлась. — Нет, действительно узнаю. Хватит с меня!
Они спускались по широкой лестнице, со старинной лепниной и резными перилами.
— По-моему, достойное завершение дня, — осторожно предположил Виктор.
— Ага! Только завтра с утра надо возвращаться к делу, — в тон ему договорил Сокольский. — Но ты прав, всё хорошо, если хорошо кончается.
Книга 1. Звено цепи. Часть третья. Барабанщик и Роза
"Видишь — вон моя тележка, на ней стоит барабан.
Иди туда и каждый раз, когда почувствуешь,
что не бить в него не можешь — бей."
(Н. Ричард Нэш. "Продавец дождя")
(Прохладное лето 2004 года)
Как случилось, что она влюбилась в барабанщика? Да очень просто: пришла на званую вечеринку, с ней никто не танцевал и она стала разглядывать музыкантов. Потом она увидела его. Мельком, не задержавшись, её взгляд скользнул мимо. Но образ отпечатался в памяти. Через пять минут она смотрела только на него! Одной рукой он крутил вокруг пальцев барабанную палочку, а другой отстукивал ритм. Она ещё подумала: "Как это у него получается? Как?!"
С этой мысли всё и началось. Она стала ловить концерты его группы, где только можно. Оказалось, что они очень популярны и их барабанщик — один из лучших барабанщиков, минимум, в своём районе, если не во всём городе. Ей же был нужен только он, его неизменная чёрная кожаная куртка, которую он сбрасывал в середине представления, оставаясь в облегающей чёрной футболке, его волосы, короткие, но густые, русые и какие-то дикие: казалось, что он никогда не причёсывается, потому что ценит их свободу. Она была влюблена в его руки. Он никогда не смотрел на них и ей казалось, что он даже на барабаны ни разу за концерт не взглядывал. Он то подмигивал кому-то в зале, то переглядывался с остальными музыкантами, то следил за ними так, словно хотел силой воли заставить сыграть как можно лучше. Наступал момент, когда он и вовсе откидывал голову назад, опуская веки — серебряная цепь блестела на его шее, а руки стучали, безошибочно, безостановочно, задавая ритм, которому подчинялись все — и музыканты, и зал, и её собственное сердце. Абсолютно все!
Однажды она скопила денег и купила самый дорогой билет на концерт. Ей повезло, она так хорошо подгадала, что оказалась сбоку, на возвышении. По диагонали, через всю сцену, она могла смотреть только на него, не отрываясь ни на секунду. Она принесла с собой огромную бордовую розу и под конец начала нервничать, сможет ли отдать эту розу именно ему? Здесь было столько фанатов и фанаток! Но случилось чудо, потому что концерт закончился и она проскользнула, прорвалась, оказалась в нужный момент и в нужной точке. Он заметил! Он вышел из-за своей установки и опустился на колено на краю сцены, чтобы забрать из её руки цветок, который она протягивала так, словно от этого зависела её жизнь, словно его улыбка была для неё спасательным кругом в бушующем море толпы. В следующую секунду её оттёрли от сцены.
Потом она возвращалась тихим осенним вечером, не видя прохожих, не замечая проезжающих мимо машин, изменив давней привычке читать светящиеся вывески. Ей было хорошо, как никогда, потому что сегодня он посмотрел на неё и улыбнулся ей. Теперь она сама шла и улыбалась, так что прохожие оборачивались и смотрели ей вслед. Но она никого не замечала.
И вдруг!..
Она отшатнулась, когда тёмная фигура оказалась прямо перед ней, загородив дорогу. Потом она подняла глаза — и увидела его лицо. Сердце её на миг замерло и тут же заколотилось, так ритмично и быстро, как стук его барабанных палочек. Он стоял перед ней, в своей неизменной кожаной куртке, прямо под фонарём, и держал в руках розу, задумчиво трогая единственный растущий на упругом стебле шип.
— Поздно уже, — сказал он буднично, словно они были давно знакомы. — Давай, я тебя провожу.
Он сдвинул пальцем чёрную шляпу с мятыми полями — и она впервые увидела, что он гораздо старше, чем ей казалось. Морщинки спускались от крыльев его носа в уголки губ, а лоб над переносицей пересекала складка. Он улыбался, еле заметно и весело, хотя глаза его оставались глубокими и серьёзными. Так ей показалось, когда она смотрела на него, стоя под питерским фонарём.
— Я тут близко живу, — в растерянности пролепетала она, чувствуя, что краснеет, но отводя взгляд только для того, чтобы в следующую секунду снова уставиться в его лицо, которое показалось ей сейчас ещё выразительнее, чем на сцене.
— В центре обитаешь? Это хорошо. — Он говорил неторопливо, тщательно отделяя одну фразу от другой. — Всё близко, когда живёшь в центре. Идём?
И они побрели вдвоём. О чём они говорили в тот вечер, она не запомнила. Но говорили, говорили, говорили не умолкая, всё время находя какие-то пустяковые темы, которые растворялись быстрее, чем смолкал отзвук их голосов. Но это было не важно. Он проводил её до двора-колодца, потом поднялся в подъезд до самой её квартиры.