Сергей Сергеевич Ланской, полковник УВР ФСБ, бывший друг, с которым они рассорились после гибели Олега Сокольского, ждал его далеко от Питера и Большого Дома — в маленьком привокзальном кафе города Ломоносов…
* * *
У этого двора не было ни стены, ни ворот, которые отгораживали бы его от набережной канала Грибоедова. Инга заехала в пространство между старыми, разновысокими домами: слева три этажа, справа — пять, прямо — четыре, а за ними — дом ещё выше, сверкает новоперекрытой оцинкованной крышей. Тот, кто вырос в центре Питера, привык к диковинным нагромождениям стен, труб, надстроек и пристроек. Так привыкаешь к лицам родителей, не замечая родинок, морщинок и складочек.
Машина остановилась, но Сокольский продолжал сидеть рядом с Берестовой, откинувшись на подголовник и прикрыв глаза. Инга не взялась бы определить, думает ли он о чём-то, или дремлет, или мучается от боли в ноге. Потом он нахмурился, не размыкая веки — и она спросила:
— Болит?
Сокольский открыл глаза и посмотрел на неё.
— Я всё время думаю: если бы Шрам не принял Олега за Орлика — был бы у моего брата шанс выжить? — сказал он вместо ответа.
— Твоего брата подставили, чтобы "слить" Шеллера, — напомнила Инга. — Даже если бы его не узнал Шрам, шеллеровские молодчики всё равно схватили бы его и убили.
Может быть, прозвучало излишне жёстко, но человек, сидящий рядом с ней в автомобиле, меньше всего ждал, что она примется бормотать слова сочувствия.
— Помнишь, я рассказывал тебе, что в детстве мы с братом придумали сыщика по имени Финт? — спросил он.
— Помню, — ответила Инга. — Потом Олег воспользовался одной из ваших историй, чтобы закодировать сообщение для тебя. Это было после того, как он нашёл склад серверов, с помощью которых готовился захвата банковской системы. Олегу нужно было подать тебе сигнал и он стал твердить про стеклянный дом, чтобы ты обратил внимание на бизнес-центр на Охте, где он спрятал флешку в лифте.
Сокольский медленно кивнул.
— Во время допроса он наговорил фраз про Финта, Тень, стеклянный дом, понадеявшись, что я пойму настоящее значение того, что для его мучителей звучало бредом. — Он смотрел на трещинку в лобовом стекле, но потом повернулся к Инге. — Кое-что из нашей детской забавы я действительно забыл. Вспомнил там, в Ряпушково, когда Шрам твердил, что пустил мне пулю в сердце… Мы с братом постоянно менялись ролями, чтобы не ссориться. В детской истории со стеклянным домом не Олег, а я играл роль Финта. Конец Олег сочинил трагический: чтобы спасти Финта, Тень притворился им — и погиб вместо него. Мой брат сказал перед смертью гораздо больше, а я только сейчас смог это разгадать. Он понял, что Шрам принимает его за меня и фактически указал мне на своего убийцу.
— Вряд ли такую шараду можно было разгадать сразу, — засомневалась Инга.
— Может быть, — задумчиво проговорил Сокольский, потом опомнился и нажал ручку дверцы. — Всё может быть! Если бы каждый в этой истории сделал то, что должен — может быть, Олег Сокольский остался бы жив.
Он выбрался из машины и вытащил с заднего сидения трость. Инга тоже вышла.
— Лучше сдам тебя с рук на руки, — категорично решила она, активируя сигнализацию. — Хочу присутствовать при моменте, когда Серафима увидит твою ногу.
— Забыла? Она медсестра.
— Которую ты бросил после свадьбы, а потом явился с покалеченной конечностью, — выговорила ему Инга, поднырнула под его руку и повела к подъезду.
* * *
Полковник Вапшевич вошёл в меленькое привокзальное кафе. С тех пор, как он последний раз посещал это место, многое изменилось. Круглые "стоячие" столы исчезли, их заменили маленькие столики с удобными стульями. У одного такого столика, лицом ко входу, сидел высокий, худощавый человек с короткими седыми волосами. Вапшевич направился в его сторону.
— Здравствуй, Сергей Сергеевич! — поздоровался он, протягивая руку.
Полковник Ланской обнимал пальцами кружку, словно так ему было проще удержаться от ответного жеста. Вапшевич смирился, подвинул стул и сел напротив.
— О чём ты хотел поговорить, Серёжа? — спросил он. — Если считаешь, что я виноват — почему позвал сюда? Честно признаться, у меня появилась надежда, когда ты сказал, что будешь ждать "на том самом месте, в Ораниенбауме".
— Я хотел поговорить с тобой, прежде чем передам дело прокурору, — мрачно ответил Ланской, не отцепляясь от чашки. — Что ты наделал, Герман? Зачем?
Вапшевич ослабил галстук. Он не знал, как задать вопрос, который крутился у него на языке.
— Сергей! — Он придвинулся к столу, наткнувшись брюшком на жёсткий край столешницы. — Ради нашей старой дружбы: что именно мне могут предъявить?
Крупное лицо Ланского стало походить на гранитный барельеф. Мощная нижняя челюсть напряглась. Он смотрел на Вапшевича несколько секунд, как смотрят, когда хотят ударить, сильно и по заслугам. Но потом мышцы расслабились и СС мрачно вздохнул.
— Всё известно, Гера, — ответил он и перевёл взгляд на окно, за которым виднелась тихая улочка и часть привокзальной площади. — Ты сам знаешь, рано или поздно всё становится известным. Как ты мог?! — Он повернулся к Вапшевичу. — Я думал, что произошла роковая случайность, а ты, оказывается, просто обманул. Ты дал своему агенту приказ не вмешиваться — и подставил… Нет, не только того парня, которого убили люди Шеллера. Ты подставил и меня тоже! Своего друга! Я поверил тебе, у меня никогда не было причин тебе не верить.
— Серёжа…
— Молчи! Я не договорил! — Ланской отодвинул от себя кружку, чуть не скинув её со стола. — Ты хотел знать, что тебе предъявят? Компромат, который держал на тебя Шеллер, сейчас лежит в моём рабочем сейфе. Молчи! Его видело достаточно людей. — Он предупреждающе поднял руку. — Но даже если бы это читал один я, ты должен понимать: это ничего бы не изменило.
Вапшевич достал платок и вытер потное лицо. Одной из неприятных сторон лишнего веса была чрезмерная потливость. Ему становилось жарко даже в умеренной температуре. Хотя, сейчас температура была ни при чём.
— Ты не понимаешь, Сергей! — проговорил он, правильно угадав, что сейчас старый друг не станет его перебивать. — Тогда, в начале нулевых, я совершил роковую ошибку. Но был ли у меня выбор? Мизерная зарплата, никаких перспектив! Как бы я содержал семью, как бы поднял детей? А тут такая возможность! Да, искушение оказалось велико, но я надеялся, что больше мне не придётся идти против совести. Если бы Шеллер каким-то немыслимым образом не узнал…
— Погоди, Герман! — остановил его Ланской. — Передо мной ты сейчас можешь не оправдываться. Лучше подумай о другом: такие, как мы, старая гвардия, должны быть примером для тех, кто приходит нам на смену, а вместо этого я вынужден выслушивать от сопляка, который сидит передо мной вот так, как ты сейчас, о том, как должен вести себя профессионал! Честь, Герман, честь! Вот что мы должны сохранять всегда! Сейчас мне всё равно, почему много лет назад ты поступил нечестно. Ты сам видишь, к чему это привело: тебе пришлось снова и снова поступать нечестно. И вместо того, чтобы остановиться, ты нанимаешь бандита и натравливаешь его на тех, с кем делаешь одно дело! Ты считаешь, что у твоих действий есть оправдания?!
Во время его горячей речи, полковник Вапшевич сидел не шевелясь, не глядя на бывшего друга и коллегу. Теперь он поднял голову. Краем глаза он заметил своё отражение в большом зеркале на стене: потный, грузный человек, на котором гражданский костюм сидит, как наволочка на подушке. Форма хоть чуточку облагораживает, делает тебя скорее квадратным, чем круглым. Такие, как Ланской, с его высоким ростом, мощным костяком и широкими плечами, в любой одежде смотрятся внушительно. А насколько он, в самом деле, правильнее потного толстяка, который сидит напротив?
— Скажи, Сергей, — начал он. — Ты считаешь, что мне следует пустить пулю в висок? Прямо скажи: мне нужно вышибить себе мозги — и это будет соответствовать чести офицера? Или я ещё тогда, в первый раз, должен был застрелиться?