— Потом, — продолжала она, — придется мне на час позже возвращаться.
«За Лидочкой после работы будет заходить», — подумал я.
Да, в самом деле забот ей прибавится. И в магазин, и за водой, и мало ли еще чего по хозяйству, что я делал. Но креплюсь, хотя, конечно, очень жалко мне маму.
— Лидочку, — говорит опять мама, — придется по воскресеньям в садике оставлять.
И Лидочку тоже жалко стало. «Ну ничего, — думаю. — Я ей буду игрушки присылать, ракушки из разных морей».
— Я, мам, всю зарплату тебе буду присылать.
— Да какая у тебя зарплата, у юнги? Наверное, никакой и не будет, — грустно отвечает мама.
— Должна быть зарплата, хотя бы маленькая, а должна.
— Нет, сынок, проживем как-нибудь с Лидочкой.
И вот такие разговоры пошли каждый вечер. Ну хоть совсем домой не приходи! Да и в школе разве отпустят? Ведь закон такой есть, всеобуч называется: все обязаны среднее образование получить. Закон! Поди попрощайся тут!..
Генка, гляжу, тоже хмурый ходит. Раньше все приставал ко мне, торопил.
«Ты, — говорит, — своего счастья не понимаешь! Если бы меня отец отпустил сам, как тебя мать, так я бы!..»
А теперь смотрю, молчит Генка, только вздыхает. Я уже стал думать, что он без меня решил уехать. Но оказалось совсем другое.
Прихожу как-то к нему, а он грустный такой сидит.
— Вот, — говорит, — смотри! — и дает мне газетную вырезку из «Комсомольской правды».
— Ничего особенного, — отвечаю, — объявление обыкновенное. В мореходное училище объявляется набор.
— «Ничего особенного»! — передразнивает меня Генка. — Штурманов дальнего плавания готовят в этом училище. Понимаешь — дальнего! Это тебе не юнга какой-нибудь.
— Так ведь надо школу кончить, чтоб туда поступить!
Генка выхватил у меня вырезку, разгладил, сложил вдвое, потом вчетверо, и в нагрудный карман спрятал. А сам молчит.
Я тоже молчу, понимаю, о чем он думает. Конечно, штурманом лучше бы, только в училище экзамен конкурсный. Тут надо школу кончать только на одни пятерки! А у Генки сплошь тройки. Куда уж ему!
Потом показал мне Генка открытку: парусный корабль «Товарищ».
— Учебный, — объясняет Генка.
И тут как-то получилось, что мы оба разом вздохнули.
По дороге домой я все время думал про объявление, про нас с Генкой и про то, что я вот могу, если захочу, окончить школу на пятерки, а Генка — нет. А потом подумал, что и Генка сможет, надо только помочь ему подтянуться.
И вот, пока то да се, расхотелось мне уезжать.
А тут еще мама заболела.
Так и не поехали мы с Генкой в Одессу.
Он, правда, говорит, что только из-за меня остался. А сам так на учебу навалился, что все удивляются. Врет он, что с горя за учебники засел. Я знаю, в чем тут дело! Я и сам занимаюсь теперь изо всех сил, ну и Генке, помогаю.
А с мамой мы решили, что после школы я в мореходное училище поступаю. Это уж твердо!
НОВАЯ ТРАССА
о дома оставалось меньше квартала. Борис уже свернул на свою улицу, прокатился по ледяной полоске на тротуаре и снял варежку, чтобы потереть подозрительно затвердевший нос.
Вдруг он услыхал позади себя крик женщины:
— Задавили! Задавили!
Борис вздрогнул и обернулся. По улице, которую он только что перешел, по-прежнему мчались машины. Но одна — трехтонка — стояла у перекрестка, кузов ее занесло на тротуар. Перед радиатором автомобиля, крича, металась женщина. К ней спешили прохожие. Из кабины грузовика выскочил шофер с белым, как снег, лицом.
Когда Борис подбежал к месту катастрофы, из расступившейся толпы вышел шофер, неся на руках мальчика с запрокинутой назад кудрявой головой.
Толпа росла, и люди все больше и ожесточенней спорили, кто виноват в несчастье и до какой больницы ближе.
Какая-то женщина села в кабину, шофер передал ей на руки мальчика и взялся за руль. Машина тревожно засигналила и рванулась вперед.
Вскоре перекресток опустел. Остались только ребятишки с салазками.
Некоторые мальчики были знакомы Борису. Почти все они были с той улицы, где жил и он. Улица круто спускалась к перекрестку и считалась поэтому самым удобным местом для катания на салазках.
Борис и сам порой любил скатиться тут на лыжах. Заманчиво было лихо развернуться перед самым носом у пролетающих машин под одобрительные, как всегда казалось Борису, взгляды прохожих.
Борис нагнулся и поднял полоз от разбитых салазок… Мальчики молча смотрели на; него, ожидая, что он станет делать. А Борис вдруг страшно округлил глаза и закричал неожиданно осипшим голосом: