И вот кажется мне, что около меня еще кто-то есть. В темноте часто так кажется. Я знаю. И все-таки неприятно. Ну, шарю и вдруг слышу, будто кто-то рядом чихнул тихонько. Я даже замерз сразу. И ведь знаю, что никого не должно быть сейчас, потому что сени были заперты. Были… Вот то-то, что были, а сейчас… Кто его знает?
Вдруг кто-то опять, теперь у самого лица: «Фыркчхи!».
Эх! Я как заорал, стол покачнулся, грохнулся я на пол и сам не помню, как в комнате очутился. Наш кот Васька за мной пулей влетел. Я дверь на запор…
«Кто это, — думаю, — там? Кто?»
Смотрю, Васька стоит посреди комнаты, спину выгнул дугой, хвост крючком изогнул и тоже в страхе на дверь смотрит.
— Кись-кись, — говорю. — Ты чего, дурак, испугался? Со мной не пропадешь!..
Нарочно громко говорю, чтобы там, за дверью, слышали.
А Васька сел, взглянул на меня и… чихнул.
ЧЕСТНОЕ ПИОНЕРСКОЕ
Володьки «честное пионерское» — все равно что «здравствуй» или «прощай». Сто раз на день можно от него услышать.
Вот смотрите, что вчера, например, было. Старшеклассники обещали взять наше звено с собой на экскурсию в Краснокамск — бумажный комбинат осматривать. Это в награду за то, что мы помогли им школьную библиотеку перенести в другую комнату и на книги кармашки наклеили.
В половине восьмого утра нам велели быть на вокзале. Конечно, Володька, как всегда, дал честное пионерское слово, что будет готов, когда я за ним зайду.
Ну вот. Стучусь я к нему в семь часов. Никто не отзывается. Значит, отец с матерью уже на работу ушли. А Володька? «Ну, ясное дело!» — думаю. И так забарабанил в дверь, что собаки на дворе залаяли.
Слышу за дверью: шлеп-шлеп.
Это Володька, босой еще, бежит открывать дверь.
Вхожу. Володька, конечно, еще неумытый, мечется в одних трусах по комнате и бормочет:
— Вот понимаешь, тут сам вчера положил. Хорошо помню. Честное пионерское…
Это он про свои носки. А они лежат спокойно на стуле, под книгой. У него вечно так: щетка сапожная на столе валяется, а книга где-нибудь в углу брошена.
«Эх, — думаю, — дам я сейчас ему тумака и уйду. Охота, в самом деле, из-за него на вокзал опаздывать!»
— Да вот они, твои носки, — говорю. — Такое у тебя слово? Я ждать не буду. Я пойду.
А он уже носки напялил и брюки ищет.
— Ага, — кричит, — попались! — обрадовался, что штаны нашел.
Рубашка тоже скоро отыскалась, за стулом.
— Нет, — говорю, — я пойду и вообще заходить к тебе больше никогда не буду.
А он приплясывает, торопится:
— Я сейчас, минуточку, секундочку… Честное пионерское.
Вдруг встал и озирается по сторонам.
— Чего еще? — спрашиваю.
— Ремень…
Нырнул Володька под кровать, выполз оттуда, в другую комнату побежал, потом опять под кровать полез. Чихает там, возмущается:
— Лежит, наверное, где-нибудь и смеется чад нами.
А ремень висит себе на дверной ручке. Но мне не до смеха стало, когда я на часы взглянул.
Вытащил я Володьку за ноги из-под кровати:
— Вот он, твой ремень.
— Ну вот, сам видишь, — говорит мне Володька. — У меня, в общем, порядок, только я еще не привык к нему. Честное пио…
— Брось болтать, скорее поворачивайся! Смотри, уже четверть восьмого…
Он мигом рубашку натянул так, что она затрещала по швам, даже пуговица отлетела.
— Давай, давай скорей! — кричу. — Растяпа сонная!
Вдруг смотрю: опять он засуетился, глаза таращит во все углы.
Снова под кровать полез — свои ботинки искать.
Стал я ему помогать. Всю комнату обшарили. И за корзиной в углу смотрели, и сундук отодвигали — не нашли, вспотели оба.
Сел я на стул, чуть не плачу от обиды. А Володька кружится по комнате и вдруг что-то на этажерке принялся искать.
Вскочил я — и к двери. Уцепился за меня Володька, в глаза засматривает.
— Подожди… — жалобно просит.
Ну, конечно, жалко мне его стало. Всегда он так… на психологию мою действует.
— Обувай, — говорю, — что-нибудь другое. Есть же у тебя. Только скорее!
— Я в калошах пойду, — хнычет он.
Меня смех разобрал, как представил я себе Володьку на экскурсии в одних калошах.
Ну, он догадался, наконец, брезентовые туфли надел.
Мы уже бежать кинулись, вдруг Володька как шлепнет себя по лбу — и назад. Откинул угол матраца, а там его злосчастные ботинки лежат.
— Это, — говорит, — я придумал, чтоб не забыть ботинки утром почистить! Ну ладно, бежим. А то и в самом деле опоздать можем. Честное пионерское, опоздаем!
Прибежали мы на перрон, пыхтим, отдуваемся, видим: последний вагон уплывает от нас.
Опоздали… Сдержал слово Володька.
ЗВЕНО ПРИНИМАЕТ РЕШЕНИЕ
а перемене Машу Птицыну окружили девочки. Сразу же стало известно, что новенькая — отличница и что ей было жалко уходить из своей школы.
После уроков звено осталось на сбор.
Ваня Игнатьев молча стоял у окна, почесывал затылок, поглядывая то на Машу, то на ребят. Их было четверо, не считая новенькой.
— Чего же тянуть? Начинай, Ваня, — разом заговорили ребята.
— Вот, значит, ребята, в нашем звене… в общем, прибавилось…
— Пернатых, — добавил Сережка Волькин, тоненький, стриженый под бокс паренек.
Маша улыбнулась, откинула назад косичку и прикрыла ресницами смеющиеся глаза.
— У нас в звене, — продолжал невозмутимо Ваня, — все ребята занимаются техникой. Так что, может быть, Маше будет неинтересно…
— Если хочешь, можно в другое звено, где есть девочки, а оттуда мы кого-нибудь из ребят возьмем, — предложил Коля.
Но Маша сказала просто:
— Я не хочу, я буду с вами, ребята.
— Значит, так… — начал снова Ваня; он перехватил смеющийся взгляд девочки. — Так, значит…
Ребята рассмеялись.
— Сегодня надо решить, — заговорил Ваня деловито, — кому мы теперь должны оказать техпомощь. Давно уже мы никому не помогали. Одним словом, какие будут предложения?
Маша с любопытством посмотрела на ребят. Она подняла руку, как на уроке, и спросила:
— А что такое «техпомощь», ребята?
— Это мы техническую помощь оказываем кому нужно, — пояснил звеньевой.
Маша отрицательно покачала головой.
— Ну, если кому-нибудь в доме надо что-нибудь починить: кран, например, или электроплитку, репродуктор или выключатель исправить, понимаешь?
— Понимаю, понимаю. Вот здорово! Это как тимуровцы, да?
— Не совсем, мы без всякой таинственности. Прямо приходим в дом и делаем, что нужно.
— Ой, как хорошо! Это вы сами придумали?
— А что, мы, по-твоему, ничего не можем придумать? — обиделся Витя.
— Нет, я так… У меня предложение хорошее…
— Говори, — разрешил Ваня.
— В детском садике…
— Где? — хором переспросили ребята.
— В детском садике номер восемь, на Ленинской улице, очень много поломанных игрушек, там, знаете, такие чудесные малыши, такие малыши!..
— Подожди, — прервал Ваня. — Причем тут детский сад?
— Эх! — махнул рукой Витя. — Думал, и правда, что-нибудь дельное скажет, а она, оказывается, сама еще в детский сад ходит!
— Но вы только послушайте, ребята! Только послушайте!.. — Маша встала и умоляюще сложила руки. — Игрушек там много, но они часто ломаются! Ведь малыши что? Раз-раз — и сломали! Ну вот, ходила воспитательница в мастерские — не принимают, говорят: «Мы велосипеды ремонтируем, пишущие машинки, а вы — с игрушками».