«Агриппина — самая большая бабочка Бразилии, ночная нимфа с полуметровым размахом крыльев. Расцветка ее крыльев перламутровая… Невзрачная днем, она атласно фосфорицирует тропической ночью…»
Уезжая, он оставил Агриппине эту потрепанную книгу, где в числе прочих членистоногих и чешуекрылых сияла ее бразильская тезка.
Агриппина королевским кивком головы обещала кормить и выгуливать Велту, ухаживать за больным стариком. Все, что в Ярыни он принимал за полудетскую влюбленность, сейчас согревало и утешало его.
«Только бы она всерьез ничего не подумала, — мелькнула вялая, нежеланная мысль. — Вернусь, придется отвадить…»
Прошла неделя, подошел обещанный расчет с хозяином, но так как работал он одной рукой, «вполсилы», армянин, хозяин палаток, попытался заплатить ему только половину выручки, но потом расщедрился и заплатил почти все, так что на две яркие, пахнущие аптекой упаковки и обратный билет все же хватило.
До поезда оставалось часа полтора, и Алексей пошел поискать пристанища где-нибудь в сквере или в тени железнодорожной насыпи. На пути его, почти перегородив выход с перрона, кипело яркое столпотворение. С ходу и понять было невозможно, что происходит. Высоко над толпой парил надувной розовый слон, на нем красовалось название акции: «Твоя большая розовая мечта. Шоу Александры Батуриной. Первый коммерческий телеканал „Апломб“».
Зеваки и любители смачной дармовщинки взяли в кольцо размалеванный автобус. Невозмутимый джинсовый бородач устанавливал высокую камеру. Оператор наводил объектив. Алексей с невольным вниманием вгляделся в девушку с микрофоном: высокая, броская, с дерзко приподнятой грудью и копной пепельно-русых волос. Она уверенно сортировала публику, вернее, народ сам выстраивался в длинную очередь. Алексей догадался, что попал на съемки какого-то шоу. Девушка сдвинула на лоб зеркальные солнцезащитные очки, и он задохнулся жарким воздухом, внезапно узнав ее. Это была она. Она! Два года назад она приезжала в ставропольский госпиталь, интервьюировала бойцов, поселив своей мимолетной близостью сладкое и бесполезное томление в сердцах легкораненых и выздоравливающих.
После контузии и ампутации руки он почти не вставал, боясь потерять равновесие. Взрывом фугаса ему срезало половину лица, и вся голова его была забинтована. Но сквозь бинты он мог смотреть на ее нежное и строгое лицо и безнаказанно разглядывать обтянутую тонкой кофточкой грудь. И он, полуживой, иссеченный осколками с кровящим обрубком вместо руки, грубо разволновался, когда она легко, не сминая простыни, присела на краешек ближней к нему койки, и под марлевую обмотку просочился ее теплый будоражащий аромат.
Столичная журналистка уже давно укатила восвояси, а он все вспоминал в ночной тьме ее лицо. Этот неотразимо женственный тип, видимо, и был предназначен ему природой, как единственно желанный, но таких девушек он не встречал, да и негде было.
На крыше автобуса плавились призы: магнитофоны, фотоаппараты, пыльные плюшевые слоны и свиньи, непристойно болтались обмякшие воздушные шарики: все довольно мерзкого розового цвета.
Добровольцам предлагалось обменять свою самую заветную мечту на что-нибудь крайне полезное в быту, а может быть, если мечта потянет на сотню-другую баксов, то заполучить что-нибудь существенное. На выходе со съемочной площадки девушки в розовых комбинезонах раздавали утешительные награды: жвачки, презервативы в ярких упаковках и одноразовые бритвы. Люди коротко и радостно что-то наговаривали в подставленный микрофон и спешили отойти, теснимые нетерпеливой очередью. Он догадался, что все эти люди, уже знают ее и потому с детской радостью стремятся побыть с ней рядом. С озорной улыбкой она забирала у простаков их самый заветный и сладкий «дрим» в обмен на безделушки.
Он смотрел на нее не отрываясь и видел как ей фальшиво и гадко, как вымокли и потемнели ее подмышки и нервно подрагивает в руках тяжелая груша микрофона. За два прошедших года она стала еще ярче, приманчивее, но пречистый свет, поразивший его в первую встречу, почти угас. Похоже, телевидение непоправимо портило людей по обе стороны экрана.
Незаметно для себя Алексей оказался в радостно возбужденной очереди. «Бабла бы побольше, ну там тачку крутую, казино, рестораны», — репетировал парень призывного возраста. «Да вот вытащить бы их из „мерседесов“ да головами об асфальт, об асфальт, элиту эту узколобую», — кипела в пароксизме революционной страсти старушка в пионерской панамке.
Алексея вежливо, но крепко схватили за единственный локоть и вытащили из толпы. Старушку-пионерку тоже изъяли из очереди и отвели в сторону.
— Попрошу отойти, — прошипел джинсовый бородач, — работаем в прямом эфире на зарубеж. Давай сумку, я тебе и так бесплатных презиков отсыплю.
— Обойдусь, — Алексей вырвал локоть и неловко шагнул вбок, задев толстый провод, похожий на чешуйчатую гадюку, греющуюся на жарком асфальте. Камера вильнула раструбом, развернулась и, едва не сбив с ног ведущую, поплыла под уклон. Рассекая толпу, она набрала скорость и вполне профессионально «наехала» на Алексея.
То, что всеми силами пытался предотвратить бородач, все же произошло. Миллионы сизых и фиолетовых зеркал вздрогнули, подмигнули и явили миру жалкую, выброшенную на обочину жизнь, намекая, что не все еще благополучно в стране победившей демократии. Через миг камера переместилась на гневную старушенцию в сбитой панамке. Выплевывая революционные лозунги, она билась в объятиях охранников. Он успел заметить, как девушка с микрофоном несколько секунд смотрела на него с досадой и брезгливой жалостью.
— Проваливай, кретин тупорылый, — прошипел на ухо бородач.