— Ты поедешь со мной, — властно заявил Мануэль. — Ты станешь Мамбо, и белые будут лизать твои ноги. Так делала великая Мари Лаво. Ты черная снаружи и изнутри, как я. Только мы с тобой можем понять друг друга.
Мануэль осторожно спустил с плеча Грини лямку мешковатого сарафана.
Гриня не слышала зазывного шепота, не обращала внимания на все более настойчивые объятия барона Самеди. Она напряженно всматривалась в речной туман, в котором тонул правый берег Прорвы.
Костры догорели и рассыпались в сизый пепел, жертвенные куры были зажарены и обглоданы до костей, а опившееся, вывалявшееся в глине воинство спало вповалку в прибрежных кустах. Маленький остров был изгажен, завален битыми бутылками и покрыт черными язвами пепелищ.
Мануэль, по нужде удалясь в кусты, под звук падающей струи совещался с Борькой.
— Шухер наведем… Чем больше шуму, тем лучше. Твоя фотка во всех газетах будет. В Москву со мной поедешь «быком». Мне преданные люди нужны.
— Только ты это… Гриньку-то не очень… Я на ней жениться хочу…
— Слушай, а ты продай ее мне. У тебя в Москве таких десять будет. Бля буду, то есть слово барона Самеди… Мы ведь с тобой кореша.
Борька мялся, обиженно сопя. Уютные, выстланные травами укрытия Заячьего острова были совсем рядом, а Москва таяла где-то золотистым миражом.
— Тысячу! Тысячу баксов тебе даю.
— Да ты чо, такая девка, она знаешь, сколько стоит!
— Ну, как хочешь… Она уже согласилась со мной ехать, а тебе — хрен.
— Ну ладно, даешь кусок, только без дураков.
Ближе к рассвету, стукнув клюкой в потолок, Егорыч разбудил спящего на сеннике Алексея:
— Никак на Заячьем поселковые гуляют. Поди, сынок, посмотри…
Ежась от утреннего холода, молодой лесник торопливо оделся. Обуваясь, он слишком резко дернул кроссовку, и подошва отвалилась до середины ступни. Материться его отучил старик, и, крякнув с досады, Алексей подхватил берданку и побежал к Прорве босиком.
Чистейший девственный лужок на берегу тихой туманной Прорвы был вытоптан. Метрах в ста на островке колготилась вымазанная глиной подвыпившая компания. На берегу не осталось ни одной лодки, до песчаной косы далеко, а вплавь с одной рукой не добраться.
— А ну заканчивай шабаш!!!
Алексей дважды пальнул в воздух.
Выстрел разбудил остров. Отовсюду, словно духи земли, поднимались темные угрожающие фигуры.
— Сколько же их тут, е-мое-е, — прошептал Алексей и перебросил берданку за спину.
Увидев парня в фуражке лесника, островитяне радостно зашевелились, радуясь новой потехе.
— Тащите его сюда, он не знает слов вежливости, — скомандовал Мануэль.
Отряд пьяных боевиков погрузился в лодки и двинулся к берегу. Борьке была получена дипломатическая миссия: «вырубить» лесника.
— Спокуха, командир, давай побазарим. — Борька вытянул руку, чтобы по-дружески облапить однорукого за костлявое плечо.
Алексей перехватил, дернул на себя и заломил мягкую, разболтанную Борькину руку. Борька взвыл и опустился на колени. Увидев бедственное положение главаря, ватага подхватила с берега увесистые камни, палки и по-звериному сторожко, по кругу стала обступать лесника. Удерживая воющего, скользкого от глины Борьку, Алексей попытался продвинуться к лесу, но резкий удар камня между лопаток сбил его с ног. Кулачный бой занял минут десять. Но силы были неравны, и воинам Мани все же удалось сбить лесника с ног.
— Утопить, утопить его! — вопил со своего помоста Мануэль. — Повелеваю…
Толпа островитян подняла кровожадный рев.
Никто так и не понял, что произошло. Новоиспеченный барон Самеди слетел с помоста и рухнул на головы подданных. Луноликая Ерцулие настигла его внизу и с яростью пантеры принялась кусать и терзать его светлость. Толпа освободила песчаную арену, где разъяренная фурия добивала поверженного барона. Такое проявление феминизма никого не оставило в стороне. За Гриню сразу же взялись яростно болеть русалки в глиняных колтунах вместо волос. Мужской элемент подбадривал барона. Скорченный Самеди харкал кровью на загаженный песок.
Борькина ватага оставила лесника и, подозревая стихийное восстание против новорожденного культа, срочно погрузилась в лодки. На глазах у всех Гриня сбросила грязный, вяжущий по ногам сарафан, и, сверкая смуглым телом, вошла в розовые рассветные воды. Темнокожая Афродита величаво вышла на том берегу, помогла леснику подняться и даже подставила ему свое божественное плечо. Толпа каннибалов зачарованно смотрела им вслед, ощущая высокий трагизм и даже эпичность этой сцены. Ковыляющий калека удалялся в сопровождении смуглого ангела. И оргия увяла, не дожидаясь приезда милиции и ОМОНа. В одночасье всем стало стыдно, скучно и холодно. Глиняное воинство Мани отмывалось в реке. Из кустов выходили помятые первобытные парочки и ныряли в кувшинковую заводь.
До этой трагикомической минуты Алексей никогда не видел Гриню. Эта почти нагая девушка с кожей цвета мореного дуба попала в ярынский лес с другой планеты. Они шли напрямик по зарослям иван-чая, ромашек и таволги, и Алексей украдкой поглядывал на ее тело в каплях росы и налипших лепестках, и она казалась ему дивной, залетевшей из африканских тропиков бабочкой. Так рука об руку красавица и чудовище дошли до заимки. Там Гриня приоделась в просторную рубаху Егорыча, подвязала мокрую гриву обрывком бечевки и вполне по-свойски уселась пить чай с малиной.
Глава четвертая
Сосуд искупления
В первом часу ночи Сашка выпуталась из влажной, измятой простыни. Духота сгустилась, как перед грозою. Лицо и грудь пощипывало и жгло. «Ох уж эти романтические герои…» Она погладила Илью по колючей запавшей щеке.