— Ты не смотри, что я бицепсом не выпер. Кость да жила — гольная сила… — Сомлевший Петёк обмахивал девушку пальмовым веером от редких полуденных москитов.
— Иди ты со своей жилой!
Аня перевернулась на живот. Выпросталась из остатков туники и осталась лишь в бикини.
— А это называется «щечки», — Петёк ладошкой деликатно согнал с Ани москита.
— А это как называется? — Аня развернулась и влепила Петьку звонкую оплеуху.
— Вот какая карусель получается, — Петёк потер отбитую скулу. — Ну куда, скажите, крестьянину податься? Белые придут — грабят, красные… Эх…
С помощью Грини Алексей соорудил из пальмовых листьев навес и широкую лежанку.
На острове обильно произрастали кокосовые пальмы и пестрые глянцевые плоды тыквы куиро, так что смерть от голода не грозила островитянам. Окрестные берега и коралловые атоллы кишели разнообразной членистоногой живностью, во время отлива в камнях и расщелинах прятались крабы, в углублениях дна плескалась замешкавшаяся рыба. Правда, отлив в этих широтах случался глубокой ночью, что представляло серьезные неудобства для сбора деликатесов.
Для того чтобы выжить, островитянам предстояло добыть огонь.
То ли память крови помогала Агриппине, то ли негласная помощь африканских богов, но, найдя глину, Гриня слепила кувшинчик с дырками и успела высушить его на вечернем солнце, этот сувенир был незаменим для хранения и переноски огня.
На Острове Любви наступил первый вечер. В хижине, сплетенной Петьком из тростника и пальмовых листьев, почти без чувств лежала Аня. Ее фарфорово-прозрачная кожа побагровела от солнца, а нежные ноги до крови высек саблевидный тростник. Под навесом гудели крупные желтые комары, доводя девушку до истерики.
Петёк решил обойтись без собственной хижины, полагая, что рано или поздно Анка сдастся и выбросит белый флаг, то бишь последний клочок своей туники.
Он устроил в развилке пальм что-то вроде гамака из лиан и, покачиваясь, озирал лазурную океанскую гладь.
— И на кой ляд я на этот остров записался. Сейчас бы дома на раскладушечке млел, телек смотрел да пивко посасывал и постанывал бы от наслажденьица… А тут три дня не жрамши, не спамши, не м-ш-шись.
Алексей сидел рядом. Он знал, что Гриня ожидает его.
Петёк по-своему истолковал его одиночество.
— Нелюбимые мы с тобой, сироты! — сочувственно пошмыгал носом Петёк. — Анка моя, пулеметчица… Я ей ласково так говорю: «Щечки…» — а она хрясь в пятак!
С наступлением сумерек атаки москитов становились все безжалостнее. Издалека долетал бой туземных барабанов и запах горелого мяса. Однако около полуночи кровососущие исчезли, и во тьме болот заверещали неведомые твари.
Ночь смешала краски, и островок испуганно сжался посреди темного шумящего океана. Никто не заметил, когда и куда исчезла «звездная пара». Во тьме на берегу не сияло ни одного огонька. С острова каннибалов ветер доносил монотонный бой тамтамов.
«Вроде как сестра, а не сестра… И вроде и хорошо, что немая, только не спросишь, что у нее было с этим свистоплясом…» Алексей неловко устроился на пальмовой лежанке рядом с Гриней. Она завернулась в саронг, как в простыню, и казалась спящей. Белели во тьме ее плечо и фантастический изгиб бедра. Внезапно Гриня откинула простыню и встала над Алексеем, коленями упершись в пальмовый помост. В спину ей светила луна и окружала сиянием ее точеный силуэт. Эта немая девушка умела говорить телом, узким шелковистым телом африканской рабыни.
Алексей взял ее за плечи и, крепко стиснув, опрокинул на помост, и удерживая своей тяжестью, зашептал:
— Нельзя нам, Агриппина. Если случится — ты умрешь, сгоришь, как от молнии. Помнишь, в школе учили: «Тамара и демон». Только я не демон, а скорее теперь уже ангел. Ты — самая лучшая из всех, кого я видел, и люблю я тебя, но как сестренку… Прости…
Алексей гладил ее плечи и голову, прижимал к груди, утирая горячие слезы. Она укоряла его, и прощала, и миловала этим беззвучным ночным плачем. Он не сразу понял, что она чертит знаки на его груди. Он попытался прочесть их. «Она жива», — выводили тонкие пальцы Кассандры, черной Колдуньи. И вновь: «Она жива».
— Кто, Гриня? Кто?
«Она», — безмолвно ответили пальцы.
В темноте позади хижины шумели под ветром тростниковые болота. Влажный теплый ветер разогнал насекомых, и ночь была прохладна и нежна. Под щекой Грини глухо билось сердце Алексея. Он осторожно переложил спящую Гриню. «Она жива», — шептал ночной ветер и близкие звезды. И может быть, где-то в другом полушарии этот самый ветер, облетев планету, коснется ее: «Она жива…»
Пронзительный вопль где-то на берегу подбросил Алексея с лежанки. Едва не своротив столпы пальмового навеса, он бросился туда, откуда несся отчаянный визг. В темноте он едва не споткнулся о гамак Петька. Запутавшись ногой, братушка висел, как муха в паутине, пытаясь вырваться из объятий древовидной лианы Маклая. Алексей ребром ладони рассадил сетку, и вдвоем с Петьком они ринулись сквозь заросли на режущий визг.
— Анечка, цветочек аленький, это она… так кричит, — причитал Петёк. — Как пес спал у дверей Дульцинеи, пальцем не тронул свою Джульетту…
— Что такое? Змея? — Алексей пытался привести в чувство икающую от ужаса Аню.
— Это вылезло из стены, — Аня показывала намертво зажатую в кулачке палку. В свете раннего месяца проступил фигурный набалдашник в виде грибка, испещренный резными знаками.