— Иронизируешь? Чем же ты потрясён?
— Я не знаю. Вроде всё как надо. Как обычно. Но — потрясён… Наверное, ты талантливый рассказчик, Мерц… — мерцающий…
— Но на самом деле ты спишь.
— Да нет… Но я, пожалуй, пойду… Два часа осталось…
— Иди, что ж. Какое твоё купе?
— Восьмое.
— А может, ещё встретимся в Питере?
— Хочешь, загляни на фестиваль…
— Это куда?
Игорь достал из кармана мятую программку. Мерц взглянул:
— В Манеже?
— Да. Приходи часам к трём. Или позже… В три — открытие…
Мерц лёг, не раздеваясь, на нижнюю полку и прислушался к звукам, которые обнаружили себя в наступившем безмолвии. Поезд мчался очень быстро, почти без стука и раскачиванья. «Там было слово „прогрохотал“. Это слово — неправильное», — подумал Мерц, покосившись на столик, где он оставил блокнот рядом с пустыми бутылками. Про поезд можно было сказать, что он стремительно скользит, и Мерцу казалось — он слышит шорох воздушной струи за двойным стеклом окна. «Но, может быть, снаружи слышно совсем другое…»
Он стал задрёмывать, потом очнулся посреди каких-то бессвязных мыслей, попытался что-то сообразить — и, похоже, всё-таки уснул… Но ненадолго, всего будто бы минут на десять — пятнадцать, — уже шёл по вагону проводник и стучал в двери купе. Мерц продолжал лежать. В коридоре начались хождения и голоса. Коммерческий директор зашевелился, зевнул, поднялся — «ну что, подъезжаем?» — пошёл в туалет. Мерц смущённо глянул: бутылки стоят — «надо было убрать хоть под стол… а, да ладно…», — встал наконец и тут увидел мобильник, забытый Игорем. Пошёл его искать. Заглянул к нам:
— Э-э… простите… доброе утро… а Игорь где?
— Игорь? — не поняли мы.
— Это восьмое купе?
— Да, восьмое.
— Ну, с вами едет человек, художник… Забыл у меня мобильник. Поставил на зарядку и забыл… Он едет на фестиваль какой-то… Вы на фестиваль едете?
— Да, — мы переглянулись. — Мы едем. Вот — нас трое. А разве кто-нибудь ещё туда едет?
Мерц удивлённо оглядел купе. (Сосна ещё спал.)
— А на четвёртом месте кто?
— Никого. Четвёртое так и было пустое с самой Москвы. Может, вы напутали? Он сказал, что здесь едет?
— Да. В восьмом купе.
— Странно, — сказал я. — Кто это мог быть?.. И он нас знает?
— Ну да, вроде…
Света взяла у Мерца мобильник и заглянула в контакты.
— Смотри-ка, — показала мне, — тут и мы с тобой!.. И Элмар… И ещё куча народу…
— Очень интересно! А как он выглядит?
Мерц кратко описал.
Света посмотрела на меня.
— Похоже на Соловьёва… — сказала она тихо.
— А кто этот Соловьёв? — спросил Мерц, почуяв неладное.
— Художник, да, — вздохнул я. — Наш друг. Только его здесь быть не могло никак. Он умер год назад.
Света положила мобильник перед собой на столик и взяла свой. Отыскала соловьёвский номер, набрала. Телефон на столике зазвонил.
ВРЕМЯ, ИНТЕРВАЛ, СМЕРТЬ, СКУЧНО
Когда я читаю рассуждения Адольфа Грюнбаума о метризации времени, мне вспоминается поговорка, бытующая в русских застольных компаниях: «Между первой и второй перерывчик небольшой».
Я вовсе не хочу сказать: «вспоминается, увы» — напротив, я сказал бы: «вспоминается, к счастью».
Мне кажется, что это неуловимо-изящное выражение: «перерывчик небольшой» — схватывает метрику времени живей и точнее, чем вся расплывчатая пятисотстраничная книга Грюнбаума.
«Если считать верными рассуждения Эддингтона по поводу банального смысла конвенциональности в понимании Римана и Пуанкаре, то из таких же аргументов могло бы следовать, что формулирование Эйнштейном конвенционального характера одновременности является не более чем изложением в напыщенном стиле поверхностного соображения о том, что неопределённое слово „одновременный“ можно использовать, как нам нравится».
Дело не в том, что я русский, а Грюнбаум немец. У англичан, например, тоже есть соответствующее выражение: «оксфордская пауза». Это интервал между первой и второй рюмками, выверенный, пожалуй, до десятых долей секунды.
«Когда в непрерывных многообразиях физического времени интервалам приписывается отношение равенства, для соглашений всё же остаётся известное поле…»
А у нас ещё так говорят (тост): «Выпьем по второй, чтобы первой одной не скучно было». Здесь возникает ещё один смысл. — Временной интервал, за который становится «скучно», является, быть может, фундаментальной (и внутренне присущей) метрикой человеческой жизни.