Что же инкриминировалось писателю? Он «осмелился» вскрыть ужас той всеобщей человеческой распри, в которую вылилась защита Отечества белой гвардией. Эмигрантская публика не смогла ему простить, что он не принял целиком сторону «спасителей Отечества», а показал сонмище израненных, исковерканных человеческих судеб, по которым безжалостно прошлось колесо истории. Чириков был убежден, что ожесточение войны извлекает из глубин человеческой психики звериные инстинкты у самых благородных людей, сеет жажду убийства, мести, разрушения и насилия.
Апокалиптический образ «Зверя из бездны» определил структуру всего произведения. Ощущение безнаказанности и вседозволенности пьянит настолько, что забываются те идеи, во имя которых люди брались за оружие. Эти наблюдения Чириков вынес еще с фронтов первой мировой войны, где побывал в качестве военного корреспондента и по следам которых написал книги «Поездка на Балканы» (1913) и «Эхо войны» (1915). Вот одно из них: «Посмотрел поближе на войну, на озверевших людей, на героев, побежденных и победителей. <…> Воюет весь народ, опоэтизировал ее, украсил цветами, опьянил патриотизмом <…>. Но <…> война всегда зверство и будит в человеке зверя… А эта особенно жестокая: сошлись посчитаться вековечные враги, и быстро пропала всякая показная гуманность. Насмотрелся. Испытал сильные ощущения. <…> Ад!»[52]. Но окончательно подтвердила его пессимистические прогнозы относительно потери людьми человеческого облика именно гражданская война, когда сошлись «посчитаться» не две нации, а братья, отцы и дети, разведенные по обе стороны баррикад классовой ненавистью.
Чириков, создавая социальную эпопею «Зверь из бездны», избрал позицию Высшего Судии. Он ищет не правых и виноватых, а страдает, видя, как все перемешалось и перепуталось в этой бойне, где «белые» и «красные», попадая в плен друг к другу, меняются местами, сражаясь уже на стороне недавнего противника. Тем же, кто не хочет принимать участия в резне, приходится скрываться в лесах. Но даже примкнув к «зеленым», они все равно рано или поздно вступают на путь грабежа, насилия над мирными жителями, так как вынуждены добывать себе пищу и кров.
Таким образом, писатель, может быть, впервые столь обнаженно продемонстрировал неоднородность белого движения, в рядах которого оказались и бывшие черносотенцы, и разная «тыловая сволочь», и подлинные патриоты России, снял с его участников венец страстотерпства и мученичества. Он вскрыл причины «охлаждения» населения к своим «защитникам», поскольку при всей ненависти к бесчинствам «красных» люди все чаще начинали рассуждать так: «Избави нас Бог от друзей, а с врагами справимся сами».
Вряд ли Чирикову было известно стихотворение Максимилиана Волошина «Гражданская война», написанное в 1919 г., где есть такие строки:
Но очевидно, что писателю оказалась близка именно эта позиция, и именно ее он воплотил в этом произведении. Особенность романа «Зверь из бездны» состоит в том, что Чириков рисовал не каких-то абстрактных злодеев, монстров-извращенцев, моральных уродов, а изображал большею частью хороших русских людей, чья психика не выдержала нагрузки, чья нравственность оказалась зависима от обстоятельств, которые не позволяют сделать правильный выбор, сохранить свою душу.
Всеобщий нравственный упадок, моральное разложение определяют логику поступков и «белых», и «красных», рождают в их сердцах злобу и отвращение. И вот этого-то жесткого диагноза не могло простить Чирикову эмигрантское окружение, в итоге все же согласившееся заменить слово «клевета» в приговоре роману на слово «неправдивость».
Этот роман на короткое время смягчил отношение к писателю в стране Советов, которая стала радостно заверять, что наконец-то писатель воссоздал картину зверств и разбоя белого движения. Однако общий вывод все же оставался для Чирикова неутешительным: художественная правда возникла в романе помимо воли автора, а его пером водила злоба человека, не забывшего, что в революцию у него похитили письменный стол и разорили уютный кабинет. И среди определений, даваемых художнику и его творчеству — «черносотенный бред», «апологет кнута и нагайки», распространяющий нелепости о «славянском единстве», — были едва ли не самыми нейтральными. На родине, конечно, кроме всего прочего, не могли забыть его выступлений в деникинской печати и брошюр о М. Горьком «Фиговый листок» (1919) и «Смердяков русской революции» (1921).