Ближайшие участливо нагибались над мальчуганом, пытаясь заговорить с ним. Но тот упорно молчал и только пугливо и жалобно смотрел на них. Старик был глух, и от него тоже невозможно было добиться толка… Какой-то чисто и тепло одетый господин потыкал мальчика своей массивною калошей, что вызвало протест со стороны «сереньких».
— Чай, не собака! Не кутенок!
— Тебя бы вот ткнуть хорошенько.
Барин бросил сердитый взгляд в сторону протестантов, крякнул и гордо стал проталкиваться из толпы.
Кто-то попытался поднять ребенка. Но тот застонал и испуганно замахал руками.
— Потри ему уши снегом! — посоветовал голос из толпы.
— Что вы!.. Дураки, что ли? — возразил другой голос.
— В больницу надо отвезти, видите, кончается…
— Кабы время было, увез бы! — сказал сердобольный мещанин в поддевке[96] и посмотрел на окружающих.
Некоторые приняли этот взгляд за предложение, вызов, а потому, вздохнув, отвернулись и стали протискиваться назад… Многие жалели ребенка, но у всех оказывалось какое-нибудь неотложное дело, всем было некогда…
Случайно будочник усмотрел «безобразие». Наученный долгим опытом, он был убежден, что всюду, где толпится народ, непременно происходит какой-нибудь скандал. Поэтому, находясь еще очень далеко от места происшествия, он моментально принял воинственный вид и, приготовляясь к водворению порядка, сжал инстинктивно кулак правой руки.
— Что за безобразие?.. — закричал он, приближаясь к толпе. — Что за народ?! Прекратите, господа!!
Толпа зашевелилась. Те из трусливых, забитых и ободранных русских граждан, на которых мимоходом упадал недовольный взгляд начальства, спешили отойти подальше от греха; менее трусливые только расступались, давая дорогу власти.
— Что такое? — грубо расталкивая публику, повторил будочник.
— Мальчик кончается.
Начались расспросы, но они не привели ровно ни к чему. Тщетно будочник добивался узнать от старика и мальчика, кто они такие, откуда, чем занимаются и где имеют местожительство, — оба упорно молчали.
— В участок надо, — заметил городовой.
Кто-то попытался убедить его, что мальчика надо везти не в участок, а в больницу.
— У вас всех — в участок… Человек умирает, а они…
— А вы, господин, не суйтесь, если порядку не знаете! Рази можно прямо в больницу? Кто он такой? Чем занимается? А там все разберут…
Будочник посадил старика, а мальчика положил поперек санок, в ноги. Потом сам важно воссел рядом со стариком, обнял его левой рукой за талию и повелительно крикнул:
— Во вторую часть!..
— Слышу… — ответил «ванька»[97] и подхлестнул свою заморенную клячу…
Публика начала тихо расползаться в разные стороны. Там и сям по окнам уже загорелись вечерние огни.
Была полночь. Пустынные коридоры больницы слабо освещались полуопущенными огнями ламп и казались бесконечно длинными и узкими… По обе стороны коридоров белесоватыми квадратами обозначались двери больничных палат.
Внизу, в приемной комнате, происходила одна из обычных сцен: полицейский привез на извозчике больного и сдал его дежурному фельдшеру.
На небольшой клеенчатой койке лежал мальчик в лохмотьях. Он был в беспамятстве: его глаза бессмысленно смотрели из-под полуопущенных ресниц; ручонки беспомощно покоились на груди. Частое дыхание и крупные капли пота на лбу свидетельствовали о том, что бедняжке очень жарко несмотря на то, что он еле прикрыт своим грязным рубищем… По временам губы ребенка бессвязно шептали что-то, и он пытался приподняться. Но стоявшая около койки сестра милосердия и служитель сдерживали его порывы.
За столом сидел дежурный фельдшер, заспанный и растрепанный, недовольный тем, что его разбудили; он лениво писал что-то в большой раскрытой книге.
— Лезете ночью… Словно нельзя было до утра подождать… — бормотал он между делом и сердито макал пером в чернильницу.
Будочник и сам был недоволен:
— Да ведь рази с ними сговоришь. Пролежал бы до утра, все равно… Так нет: вези сейчас… Взбалмошный он у нас…
— Все вы черти сумасшедшие…
— Умирает, говорит… Вези сейчас же… ничего не сделаешь…
— Не все равно! Умирает, так и у нас умрет… Как имя, фамилия и звание?