Но та же чарующая меланхолией река может быть величественно-грозной, предвещающей несчастье. Писатель удачно использует мощную звуковую партитуру, чтобы создать образ разбушевавшейся стихии в процитированном выше рассказе «На стоянке»: «Ветер злился и гнал темные волны на берег, трепал мачтовые снасти и шумел в горах лесом. Темные тучи двигались по небу уродливыми массами и, заползая все выше, заволакивали остаток синеющего просвета. <…> Волны все сильней наскакивали на борт баржи и, разбиваясь с шумом, рушились, уступая место новым натискам. Чугунная доска покачивалась и, стукаясь краем о мачту, гудела как отдаленный набатный колокол. Притаившаяся за баржей лодка качалась, жалась к боту и все тревожнее постукивала в него носом. Руль и каюта водолива скрипели досками. <…> Разрезаемый мачтовыми снастями, уныло свистел ветер. <…> Изредка горизонт вспыхивал заревом молнии и на мгновение освещал черную водяную равнину с белевшими на ней гребнями волн, угрюмые горы и прижавшуюся у берега баржонку, послушно покачивающуюся из стороны в сторону, одинокую, заброшенную…». Художник сознательно подчеркивает всевластие природного мира, перед которым крохотным и ничтожным должен чувствовать себя человек. В приведенном отрывке точно прописан контраст между «массами» туч, «натиском» волн и жалобно поскрипывающей и прижимающейся к боту лодкой и такой же бесприютной, подверженной всем напастям, «послушно» покачивающейся, одинокой, заброшенной «баржонкой».
На сопряжении вымысла и реальности, мечты и достоверности замешаны замечательные волжские сказания писателя. Как вспоминала жена художника актриса Валентина Георгиевна Иолшина (сценический псевдоним, в девичестве Григорьева, 1876–1966), он обыкновенно проводил лето большею частью на Волге и ее «впечатлениями и вдохновениями»[19] жил долгое время спустя. Естественно, что чарующая волжская природа, пение жигулевских соловьев, волшебные лунные ночи и сверкающие росистые утра, история реки, обитающих на ее берегах людей, ее прошлое, настоящее и будущее не могли не отразиться в творчестве писателя.
«Волжские сказки», по мысли Чирикова, должны были разрастись в трехтомную эпопею: к беллетристической части он думал присоединить еще рассуждения об экономическом значении Волги, рассказы о ее этнографии. Эти части уже имели названия: «Волга-сказочница», «Волга-кормилица», «Волга-матушка». «Давно мечтал написать книгу, исключительно посвященную родной реке. <…> И все поднести не в сухом научном изложении, а удобоваримо для ленивой русской головы!» — признавался он в одном из писем к своему другу драматургу С. А. Найденову. И к начинанию этому относился как к жизненному подвигу: напишу — «тогда уж помру»[20]. Не довелось ему свершить задуманное. «Волжские сказки» появились в предгрозовом 1916 г. Остальные части так и не были созданы. Настало время писать «повести страшных лет»…[21]
И словно предчувствуя неосуществимость замысла, он уже и в «Волжские сказки» ввел публицистические и этнографические элементы. Нельзя сказать, чтобы этот фактический материал всегда органически вплетался в ткань повествования. Желание сказать обо всем, поделиться своими познаниями буквально захлестывало писателя, и он забывал о соразмерности. Так, он нередко с такой готовностью излагает подробности уклада народов Поволжья, что это может показаться страницами учебника: «<…> город Козьмодемьянск можно назвать столицей царства черемисского. Приволжские черемисы занимают своими поселениями значительную часть Козьмодемьянского уезда Казанской губернии и Васильсурского уезда Нижегородской губернии — на правом берегу Волги и большое пространство земель Козьмодемьянского, Чебоксарского и Царевококшайского уездов Казанской губернии — на левом берегу. Черемисы некогда жили среди огромных непроходимых лесов этого края, ныне уже в большей части истребленных. Живя среди лесов, они сохранили до настоящего времени в своей душе <…> непреодолимое тяготение к лесу. Остатки прежних лесов вдоль реки Суры, с дубовыми и березовыми рощами, и теперь еще самый любимый ими уголок своего царства. Эта любовь к лесу из-за невозможности жить в лесах привела к страсти украшать свое жилище искусственно разведенной растительностью. При каждом доме черемисина вы найдете сад из кудрявых берез, дубков, рябины. От этого черемисская деревня всегда кажется красивой, уютно-приятной и чистой, чем и отличается резко от русских деревень этого края». Он позволяет себе резкие выпады против тех, кто, как кажется ему, недооценивает значение «нашей воистину национальной реки», которую, к великому сожалению, «знаем и любим <…> мало, холодно».
19
Цит. по: Жервэ Н. Силуэты современных писателей (Е. Н. Чириков) // Новая Всемирная иллюстрация, 1917. № 265 (5). С. 14.
21
«Повести страшных лет» — подзаголовок сборника «Красный паяц» (Берлин, 1928), куда вошли произведения «Красный паяц», «Опустошенная душа», «Да святится имя твое», «Мстители».