27. Так, в чарованье восторженном брата кифары и песен. Duamque nimis citharam, fraternaque carmina laudant. Толкователи в этом nimis видят лесть Нерону: парки «слишком» хвалят игру на кифаре и песни брата, потому что, дескать, не слыхали они Нерона, который поет и играет лучше. Мне это толкование кажется слишком тонким.
28. Эру блаженства он даст и уста законам развяжет.
l'elicia lassis
Saecula pracstabit tegumque silentia rumpet:
«и нарушит молчание законов».
29. Lucifer и Hesper: вечерняя и утренняя звезда.
30. Колесницу из тьмы воздымая: et primos е carcere concitat axes. И выкатывается из (ночной) тюрьмы первыми оборотами колес.
31. От чела его тихие светы: flagrat nitidus fulgore remiisso vultus.
32. Стих из «Кресфонта», утраченной трагедии Еврипида.
33. Бульбулькнула его душонка: animam ebulliit, испустил душу, как пузырь.
34. Перестал надувать публику и пр. Desiit vivere videri. См. примечание 17.
35. «Vae, me, puto, concacavi me». Quid autem fecerit, nescio: omnia certe concacavit. Этот раблэвский эффект особенно силен, в немедленном контрасте с только что декламированной поэмой.
36. Nec periculum est, ne excidant, quae memoriae publicum gaudium impressit: принятие принципата Нероном.
37. Кто-то длинный: quemdam bonae staturae.
38. В качестве всемирного путешественника и землепроходца: quia totum orbem terrarum pererraverat.
39. А так разве тюлени ревут: qualis (vox) esse marinis belluis solet — голос, какой бывает только у морских чудовищ.
40. Уж, конечно, как свойственно греченку: quod facillimum fuit Graeculo. Ненависть памфлетиста к грекам прорывается часто. Ради ее он не щадит даже такого популярного и любимого старо-римского бога, как Геркулес.
41. Τιζ ποδεν etc.: Одиссея. I. 170. Далее сатирик издевается над бездарным педантизмом Клавдия, как филолога и историка. Следующие греческие стихи — Одиссея. IX. 39. 40.
41а. Пустил пыль в глаза гомеровским стишком. Клавдий усердно занимался греческой литературой и, при каждом удобном случае подчеркивал любовь свою к ней и выхвалял достоинства греческого языка. Один варвар, защищая перед ним дело свое, говорил то по-латыни, то по-гречески. Клавдий начал свой ответ ему словами: «Так как ты владеешь обоими нашими языками». Говоря перед сенатом в пользу провинции Ахай, он заметил:
— Я особенно люблю ее, потому что связан с нею общением науки.
Часто, в заседаниях сената, принимая посольства, он отвечал на их представления длинными греческими речами. Даже во время судебных заседаний он то и дело цитировал Гомеровы стихи. Всякий раз, что он решался отомстить врагу своему либо заговорщику, то, когда трибун дворцового караула приходил к нему, по обыкновению, спросить очередной пароль, — он обиняком выдавал план свой, потому что назначал один и тот же стих из Одиссеи (XVI. 72.):
«Α επαμυνασϑαι, δτε τιζ προτεροζ χαλεπηνη.
(Suct. Claudius. XLII).
Жуковского: (He пытался)
Дерзость врага наказать, мне нанесшего злую обиду.
42. «Найти каких-нибудь читателей». Собственно говоря: «куда-нибудь пристроить» (sperat fututum aliquem historiis suis locum). Но, так как по высокому положению Клавдия, об издателях ему не приходилось заботиться, то полагаю восторг Клавдия лучше объяснить горечью против ленивых читателей и холодных критиков скучного труда его, от которых авторское самолюбие принцепса страдало на земле.
В молодости, ободренный советами Т. Ливия, а того паче помощью Сульпиция Флава, Клавдий начал заниматься историей и написал довольно много исторических работ, из которых отрывки очень любил читать публично. Главный свой труд, политическую историю своего века, он начал было с убиения Цезаря-диктатора. Но строго следившие за ним мать и бабка опасались, чтобы Клавдий, в наивности своей, не компрометировал династию какой-либо бестактностью, и мучили его своим контролем, покуда злополучный историограф не догадался наконец, что под этакой цензурой о таком смутном времени нельзя писать свободной правды. Тогда он начал сочинение свое сызнова — от замирения междоусобных войн, то есть обратил его в хронику августовых славных дел. От первого плана клавдиевой истории осталось ко времени Светония две книги, от второго 41. Кроме того Клавдий написал свою автобиографию в восьми томах, «magis inepte, quam ineleganter», «не столько безвкусную, сколько бестактную», и полемический труд: защиту Цицерона против критических нападок Азиния Галла, в которой обнаружил хорошую эрудицию. По-гречески он написал в 20 книгах историю тирренов и в восьми — историю карфагенян. Выход в свет этих произведений дал ему повод основать в Александрии второй музей, получивший его имя, с тем, чтобы ежегодно, в определенные дни, в обоих музеях читались в виде публичных курсов, обе его истории: в одном тирренская, в другом карфагенская. Это была такая тощища, что обязанные к ней должностными отношениями покорялись ей, как студенты слушают скучных профессоров, — по дежурству.