Вернулся я в Сен-Прива вместе с Жюльеной. Она была явно чем-то очень взволнована, глаза ее горели каким-то лихорадочным огнем. На сей раз я принялся задавать ей всякие вопросы, но
напрасно, ибо она или отмахивалась от них, либо не желала отвечать.
А вопросов у меня накопилось много... Во-первых, я узнал, что за Жюльеной, оказывается, следовала собака Антуана Шателя... Почему? Она что же, была знакома с этим полудикарем? И
почему она указывала на него егерю Пелисье? А самого Пелисье она откуда знает? Что это, Жюльена?.. С одной стороны Ч Антуан Шатель, человек с очень темным прошлым, с другой Ч ко-
ролевский егерь... Странно.
Наутро Жюльена исчезла из дому. Вечером Жанту зашел к нам и спросил, не видели ли мы его жену. Казалось, он был не столько встревожен, сколько заинтригован. Я уже говорил, что его вера в Жю-
льену была воистину безгранична, и он восхищался любыми ее словами и поступками. Выйдя от нас, он направился в сторону горы Круа. Я тоже не усидел дома и пошел за ним следом. Дойдя до Польяка, я увидел Жанту, возвращавшегося в сопровождении Жюльены и... Антуана Шателя, за которым, как обычно, плелась его верная собака. Антуан Шатель, еще более заросший и всклокоченный, чем всегда,
шел за Жюльеной, точь-в-точь как его рыжая сучка шла за ним. Тот же диковатый взгляд, одновременно настороженный, чуть испуганный, но и выражавший великую преданность, внимание, готовность услужить или подбежать по первому зову. А Жюльена шла за своим Жанту и ласково на него поглядывала. Что касается этого добряка и простака Жанту, наделенного природой высоким ростом и недюжинной силой, но не умом, то он буквально сиял от радости. У него был вид блаженного, ведущего паломников к святым местам.
Внезапно Жюльена отделилась от своих провожатых и быстрым шагом направилась ко мне. В первый раз за долгие месяцы она заговорила со мной доверительным тоном, я вновь услышал её прежний голос. Говорила она чуть резковато, отрывисто, но в то- же время тепло и сердечно :
- Возвращайся домой. Ты ударил меня в тот день, когда я оставила вас с Жанной одних... Ты дал мне пощечину за то, что я подвергла жизнь Жанны опасности. Ты, наверное, был прав... Я знаю, что вы с отцом меня так и не простили. Но я вам уже сказала, что либо я убью Зверя, либо Зверь убьет меня, иного не дано! Так вот, возможно, ждать уже осталось недолго.
- Что ты хочешь этим сказать? Да говори же яснее, довольно всяких надомолвок...
- Я все тебе расскажу, когда придет время, когда я буду точно знать... Быть может, даже очень скоро...
Жюльена тихонько свистнула. Рыжая собака взглянула на нее, потом посмотрела на Антуана Шателя, который только взмахнул рукой, словно хотел сказать: «Иди !» Жанту расположился чуть в стороне, на большом валуне, сжимая между коленями толстую палку. Он все время безмятежно, чуть глуповато улыбался, наблюдая за этой сценой. Собака медленно потрусила к нам, обнюхала обоих, лизнула руку Жюльены и вернулась к хозяину.
- Посмотри-ка на эту сучку. Я могла бы дать голову на отсечение, что она знает Зверя. Помнишь, ты видел, как она шла за мной в тот день и как раз неподалеку от того места, где Зверь после нападения на человека лизался с другим существом, похожим на него, но только маленьким. Быть может, он ласкал именно эту сучку...
Но точно пока я ничего не знаю... Правда, Антуан позволяет мне делать то, что я хочу... Однажды мне даже показалось, что он хочет о чём-то рассказать, но он смутился и промолчал... Надеюсь, скоро он заговорит...
- Так ты что же, ходишь к этому грязному бородачу ? Ну и сука же ты !
- Да подожди же, братец, не сердись и не ругайся, ты просто ничего не понял...
Жюльена воздела руки к небу, как бы заклиная меня не проклинать её.
- Видишь ли... Всякая женщина берётся за дело так, как умеет, если ей непременно нужно что-то узнать... Но в данном случае не думай ничего дурного... Этот человек... ну... он больше
не мужчина, понимаешь ?
Меня словно громом поразило. Должно быть, вид у меня был настолько изумленный и дурацкий, что Жюльена взяла меня за плечи и как следует встряхнула.
- Ты слышишь? Он даже не человек, а животное, несчастное, изуродованное животное. Ну, теперь понимаешь ?
Жюльена звонко расхохоталась:
- Ты ведь и сам знаешь, насколько противны бывают охолощенные козлы, но зато справиться с ними пара пустяков и их так легко вести туда, куда тебе надо...
Потом, понизив голос до шепота, она добавила :
- Знаешь, он ведь был в Алжире рабом, а в Марокко он присматривал за дикими зверями, которых его хозяева держали для потехи. Два года его кусали, царапали и рвали на части! Эта несчастная обезьяна кормила гиен и медведей, прибирала за ними и выгуливала их !
Жюльену, как говорится, понесло, она вся дрожала от возбуждения, её руки, скрещенные на груди, судорожно сжимались в кулаки, а затем внезапно разжимались.
- Он весь искусан, изодран, говорю я тебе. Да, бедный калека... Я его не боюсь... Пусть уж отец с братом убьют его... Его или Зверя... одного из двух... Иначе егеря...
Голова у меня пошла кругом. Какая часть истины скрывалась за этими нелепицами ?
- Послушай, Жюльена, не хочешь ли ты сказать...
- Я ничего тебе не хочу сказать. Надо немного подождать, тогда сам увидишь...
До самого моего смертного часа (а он уже не за горами) я не забуду ни родного края, ни этого странного разговора. Мы шли по дороге, ведущей из деревни Помперен к деревне Моль. Мы с Жюльеной немного уклонились в сторону, вправо, и находились как раз на краю глубокого оврага, что тянется до самого Дежа. Сухой вереск трещал у нас под ногами. Солнце садилось. Оно должно было вот-вот скрыться за горой Круа, и гребень Моншове, у подножия которого мы стояли, был кроваво-красным. Слева от нас к небу поднимались дымки Польяка, справа такие же дымки вились над крышами домишек деревушки Помперен. А прямо перед нами, у подножия Монмуше, виднелись башни замка Бессе, где расположился господин Антуан де Ботерн. Легкий ветерок доносил до нас лай посаженных на поводки борзых.
Отсюда, сверху, нам казалось, что Бессе, Бессер и Дарн, где жили отец и сын Шатели, совсем рядом.
Противостояли ли друг другу охотники-простолюдины и королевские посланцы? Просили ли Шатели простить им их бунт или требовали заплатить им за видимость смирения? Ведь всем было известно, в том числе и властям, что все мы, горцы, хоть и молчали, но явно поддерживали их... Папаша Шатель был у нас очень заметной персоной, это был настоящий предводитель масс, и от него можно было ожидать всякого, как, впрочем, и от нас всех. Так что же происходило на самом деле? Собирались ли Шатели бросить вызов приближенным короля или они хотели с ними договориться, сторговаться? Потом я часто, очень часто задавал себе эти вопросы, но ответа не находил. Проникла ли Жюльена в тайну каких-то секретных переговоров, приручив и подчинив себе Антуана Шателя ? Уж не расстроила ли она чьих-то планов ?
Ясно одно : в то время она нисколько не сомневалась в своей судьбе, а также и в том, какая участь ждет Антуана Шателя. Она вся сияла и трепетала от возбуждения, как молодая рябина на ветру под лучами солнца. Мы вернулись к тому же месту, где на валуне восседал Жанту.
- Видишь ли, братец,- со значением сказала Жюльена,- во всяком деле деньги лишь помеха.
Так и у нас, проклятые деньги всему виной. Шатели тоже хотят получить свою долю... И они туда же !
- Проклятые деньги,- повторил Жанту, но в отличие от Жюльены у него это вышло не серьезно и горько, а смешно.
- Да, такие деньжищи, 10 тысяч ливров.
А затем, после секундного раздумья, этот добродушный верзила вдруг завопил :
- А скажи-ка, Жюльена, мы-то с тобой получим нашу тысчонку, верно? Нет? А что, не так уж и много... Нам бы с тобой ливров 800, да
Жанне за причиненный ущерб ливров 200...
Жюльена лишь пожала плечами да дружески похлопала мужа по плечу. А он уставился на нее совершенно круглыми глазами и хлопал ресницами.
Ах, Жюльена, Жюльена! Дорогая моя укротительница в сабо! У тебя тоже были свои маленькие слабости...
Мы неторопливо возвращались домой. Жюльена с Жанту свернули с тропинки и приблизились к нашему жилищу. Стояла темная-темная ночь. Мы увидели на пороге Жанну в длинной белой рубашонке. Жюльена направилась к ней. Она вдруг стала как будто меньше ростом, согнулась чуть ли не в три погибели и выглядела страшно униженной, даже жалкой. Жанна положила ей руки на голову, убрала волосы со лба и поцеловала её в глаза. Пожалуй, это было первое выражение нежности и любви за последние полгода.