…Ты бежишь по ступеням винтовой лестницы, соскальзывая и хватаясь за обдирающие руки перила, рискуя ежеминутно поломать себе все, что только можно поломать, ты пытаешься восстановить дыхание, но вдох и выдох сливаются в одну обжигающую смесь, и каждая ступень болью отдается в воспаленных легких – ибо ты видел, как у самых копыт испуганно встающего на дыбы вороного закрутились крохотные пылевые воронки и начали расширяться, повинуясь взвизгиваниям вымерших шаманов, темнея и вырастая стеной, отнимающей душу и дарящей послушание; ибо ты видел, видел пыль, становящуюся Черным ветром.
…Ты бежишь по нескончаемым виткам, поворотам, изгибам, неслышно шепча проклятия на всех известных тебе языках и наречиях, потому что крик плотно заперт во вздувшемся горле – ибо ты вспомнил витраж, вспомнил, наконец, слова, сказанные некогда веселым патриархом, любителем выпить и рисовать смешные рожицы, вспомнил слова человека, плюющего на черный ветер, и на красный ветер, и на все остальные ветра, не знающего, что такое послушание, не имеющего четыре рода скота и забывающего записывать свои слова не от легкомыслия, но от щедрости и спокойствия…
…Ты бежишь, скользишь, падаешь, вскакиваешь, – ибо ты знаешь, что старый костлявый ироничный хрыч, обожающий вопросы без ответов, отлично заваривающий чай, тоже нашел единственно возможные слова, не мог не найти, и он будет говорить, будет держать проклятый ветер, хотя пределы сил его изношенного тела отлично ведомы всем, в том числе и ему самому. Рукописи не горят, храмы не рушатся, музыка продолжает звучать, но умирают люди, и это стократ больнее, а в этом мире…
Растолкав остолбеневших дружинников, намного опередив задохнувшегося Бродягу, ты вылетел в первые ряды и заметил далеко впереди сухую сгорбленную фигуру, закрывающую лежащего на земле маленького хрупкого всадника от нависшего финального занавеса Черного ветра, и услышал первые слова, заставившие сошедшую с ума древнюю пыль дрогнуть и остановиться, прислушиваясь…
Он держал Черный ветер, выцветший старый человек, не идущий по следам древних, но ищущий то, что искали они; через пропасть лет ощутивший давно мертвую радость давно мертвого патриарха, сумевший сделать ее своей, и теперь чужие слова вновь оживали над замершей равниной, и темные крылья не могли сойтись над ними и начинали понемногу светлеть…
Никто не заметил короткого щелчка воловьей тетивы. Коренастый пожилой лучник довольно ухмыльнулся, прищурившись на белое оперенье стрелы, дрожащее у самых глаз старика. Ее хищное тонкое древко глубоко уходило под выпирающую ключицу.
Магистр недоуменно огляделся вокруг, по-детски обиженно приоткрыв рот. «Я… – прошептал он, – я…» Непослушные ноги подломились, страшная пауза повисла в сгустившемся воздухе, снова наливавшемся томительной чернотой, – и тогда ты рванулся с места, не надеясь успеть, успеть к оседающему телу, и прошлый бег по бесконечной лестнице показался тебе далеким и наивным, и в разучившейся дышать груди нашлась лазейка для пронзительного крика на непривычно высокой ноте:
Пыль осела, стали ясно различимы звериные скулы вождя на гнедом коне, приплясывающем от нетерпения, смолкли отрывистые вопли шаманов – и в открывшийся простор, свободный от Черного ветра, пошли упурки. Ты наклонился и подхватил с земли слишком короткий и легкий для тебя меч Аль-Хиро, понимая в последние секунды, что бежать и говорить ты еще смог, но говорить и рубиться не может никто. И ныряя под копыта ржущих лошадей, и снимая с седла особенно рьяного воина, ты знал, какие гибельные силы выходят сейчас из-под контроля, и удивлялся, уворачиваясь от стрел, удивлялся, рубя руки и головы – почему этот мир еще цел…
Передние ряды стали изгибаться полумесяцем, и в центре дуги мелькал маленький узкий меч, и никто не мог пройти через неподвижно лежащую девушку и старика, пытающегося приподняться на локте. Крылья ревущего полумесяца смыкались все глубже, осатаневший мир почему-то стоял, и лишь когда справа от тебя рухнул огромный разъяренный кочевник, уже достававший твою спину длинным кривым клинком – ты понял причину равновесия.