Та-ак. Это мы хорошо... вляпались. По самые ноздри. Хотя, конечно, если сравнивать с моим вляпом в "Святую Русь"... семечки-фантики.
-- Ты погоди выть-то, не покойники. Пока ещё. Ну-ка встань. Платок сбился, поправь.
-- Господи! Да на что мне красу-то наводить?! Перед кем?! Как в застенок владыкин потащут - перед катами красоваться?!
-- Уймись. Ты сейчас успокоишься. И пойдёшь дальше дела свои игуменские делать. Спокойно. Как обычно. Будто нашей встречи и не было. Попробуй разузнать. Мне знать надо - где вещички мои, что со спутниками, с лодкой нашей, как отсюда выбраться. И из монастыря, и из Ростова. Не суетись. Спокойно. Я тебя здесь подожду.
Она нервно моргала, собираясь что-то возразить, но передумывала. Я отряхнул её платье от налипших остьев, погладил по щеке:
-- Успокойся. Всё будет хорошо. Иди.
Глава 410
Честно говоря, не ожидал от Феодора такой предусмотрительности. Монастырское житьё, само по себе, даёт достаточно ограничений доступа. Добавлять к этому ещё и внутренний уровень охраны - "бабищу-бревнищу", и внешний - мужчин-ярыжек, и постоянный контакт в виде попа-доносчика... Как-то в известных мне историях об уходе женщин в монастырь - таких многослойных систем контроля не упоминалось.
Или - постриг был очень не-добровольный? Или - ожидались попытки вызволить княгиню-инокиню со стороны? С чьей стороны? Андрей таких намерений не озвучивал.
Оглядевшись в полутьме амбара, чуть прибрав следы нашего бурного общения, я забрался на балку. И улёгся там. Пришлось несколько раз переукладываться - всё подол свисает. И оказался прав: едва приступил к бессмысленному занятию типа "виртуальное сношение ежиков" - построению гипотез о мотивах незнакомой мне женщины по имени Софья, о целях и возможностях неизвестных структур и персонажей вокруг неё, как двери амбара распахнулись, и внутрь ворвалась кучка вооружённых мужчин.
Они старательно заглядывали во все углы, даже кантовали мешки с зерном, но поднять головы - никто не догадался. Да и разглядеть меня между стропилами и балками в полутьме помещения на высоте двух этажей - не просто.
Наслушался нелицеприятных эпитетов и характеристик в свой адрес: стражники были очень раздражены моей ненаблюдаемостью. А также - незадерживаемостью, неарестовываемостью, зубов невыбиваемостью и руко-ног невыдираемостью. Отчего им, беднягам, приходиться бить пятки, ломать головы, глотать пыль и штопать надранные задницы.
При всём моем безграничном гумнонизме и общечеловекнутости - сочувствия к ним не ощутил. Почему-то.
Не смотря на множество эмоциональных высказываний этих "горлохватов и ухорезов", ситуация не прояснилась: я не был уверен ни в захвате Манефы, как мне померещилось сразу после их появления здесь, ни в роли Софьи в происходящем.
Свидетели в Боголюбово дружно говорили о добровольности обета и пострижения княгини. Собственная аналитика говорила другое. Но можно ли верить суждениям 21 века в веке 12? Корректны ли мысли атеиста о мотивах действий человека верующего? А измышления дерьмократа, либераста и, между нами, натурального простолюдина (в душе) и пролетария (повсеместно) - о допустимом и предпочтительном у аристократов?
Мне, к примеру, стреляться со стыда - никогда в голову... Не в смысле - пули, а в смысле - идеи. Им жить, видите ли, стыдно! Мне - стыднее умереть, дела не доделав.
Я хочу сперва увидеть смерть врага. А вот "белая кость" чуть что - что в висок, что в роток - постоянно. Как говорят.
Похоже, Сторжею - прибрали. Вероятно - и Хрипуна с лодочкой. Жалко: там вещички мои - "огрызки", зажигалка, наручники... И морду я ему набить собирался...
Плевать. "На весь век - одна голова" - русская народная мудрость. Ей и последуем.
Сидеть на жёрдочке, в смысле - лежать на балке, было скучно и неудобно. Хотелось кушать и пить. И вообще... Ску-у-учно. Разные гипотезы, по поводу происходящего вокруг, возникали и тихо складывались стопочкой в моём мозгу. Поскольку не могли быть доказаны или опровергнуты. Полоса солнечного света из щели незакрытых ворот амбара постепенно сдвигалась. Светило дошло до зенита. Не в смысле футбольном, а в смысле астрономическом. И пошло себе дальше. А я ждал, прислушиваясь к звукам во дворе монастыря и бурчанию у себя в животе.
Вариантов было два: или придёт Манефа и... и чего-нибудь скажет. Или - не придёт. Тогда, как стемнеет, я постараюсь выбраться отсюда сам. Тут, конечно, есть монастырские псы. Которых я, после смерти Варвары в Смоленске... Но люди - страшнее.
Уже на закате услышал, как по монастырскому двору прошла толпа мужчин, звякая оружием. Ну и хорошо: стража епископская убралась. Ёжику понятно, что оставлять особей "мужеска пола" в женском монастыре на ночь... Можно, конечно. Но это уже чуть другой уровень экстремальности. И последующей потери репутации в глазах окружающего православного населения.
Отзвонили вечерю, по двору прокатилась волна негромких женских голосов, разошедшихся по кельям своим. В сгущающихся сумерках вдруг качнулась воротина амбара:
-- Ванечка. Где ты? Ваня... Ой!
Голос Манефы был полон тревоги, волнения и любви.
-- Т-с-с...
Я аккуратненько свесился с балки и спрыгнул у неё за спиной. Вроде, за воротами нет никого.
-- Ой, испугал-то как...
Она прильнула ко мне. И... И довольно скоро оттолкнула меня.
-- Нет! Не надо! Не сейчас! Ваня! Господин мой! Пойдём! Софья ждёт!
Мда... Пришлось оторваться.
Как жаль! "Позавтракаем любовью" у нас получилось несколько... "блин - комом". Может, "поужинаем" лучше? "Ужин на двоих"...
-- А она-то причём?
"Зачем нам кузнец? - Кузнец нам не нужен".
Как оказалось, Софья улучила минутку и переговорила с игуменьей "под рукой". Плакалась и просила помощи. Пребывая в неизбывном душевном волнении о детях своих. Ибо, по суждению её, князь Андрей послал за ней гонца потому именно, что с сынами беда неведомая случилась. Может, младшенький, Глебушка, заболел тяжко, злобной мачехой замученный. Может даже и в предсмертии своём, матушку единственную кличет, а её с Ростова не пускают, велят владыку ждать. А там дитё малое, роженное-няньченное...
Горькие слёзы матери, проливаемые о мучениях сыночка своего, тронули сердце Манефы. Софья же, отринув прежнюю свою высокомерную манеру, нижайше просила прощения у игуменьи за дурные дела и да злые слова, прежде сделанные и произнесённые. Даже и на колени пасть пыталася в раскаивании душевном. Ибо злобствовала по недомыслию, ибо, по приходу своему в обитель, полагала Манефу - "псом цепным владыкиным", а все упрёки её - стремлением злорадостным унизить да ущипить бедную инокиню, заточённую в монастырь волею сурового и жестокосердного Феодора.
Растроганная жалобными мольбами и горючими слезами бывшей княгини, мать Манефа и сама всплакнула с ней на пару. После же поклялась помочь душе страждущей. Для чего велела Софье ждать, после наступления темноты, у ворот монастырских, собравшися в дорогу.
В рассказе была деталь, которая мне показалась странной: а с чего это Софья пошла к нелюбимой ею игуменье просить помощи? Но Манефа просто объяснила: пребывающая в паническом беспокойстве о своих сыновьях мать - кинется упрашивать любого, кто, в её горячечном воображении, помочь может.
Другой вопрос: а что ж Софья - Сторожею не расспросила о сынах? - тоже получил правдоподобный ответ: "приставленная" монашка, видать, сразу мою спутницу захомутала, с княгиней поговорить толком не дала.
Манефа подгоняла меня, заставляя переодеться в принесённые ею тряпки. Подрясник, на мой вкус - весьма неудобен. Камилавка с кафтырём... да ещё большой тёмный платок сверху... Монастырская одежда ещё более "стреноженная", нежели просто женская. Нормально двигаться, видеть, слышать... просто - дышать в ней было для меня проблемно.