Интегрированием по контуру - никогда не занимались? - Оч-чень увлекательное занятие. Особенно, ежели контур - сам мягко колеблется, прижимается и подставляется.
Софочка несколько сильнее стала пыхтеть, но вывернулась из моих рук только после возгласа нашей "убогой": та услышала, что мы отстали. Пришлось резвенько догонять.
Лихая бабёнка. И как Андрей с ней 17 лет прожил? Или это у неё с "голодухи" после года монастырского житья-бытья? Впрочем, ничего особо непристойного, мне позволено не было. Так только - подержался малость. "Динаму включила"? А как же мы в одной лодочке пойдём? Если она так и дальше будет... Я ж ведь не удержусь. Как потом с Андреем разговаривать?
Мы обходили город по длинной дуге. Какими-то буераками, кустарниками, болотцами. Потом под ногами заскрипел песок.
-- Вёсла возьму. Ждите. Тута.
"Убогая" ткнула пальцем вниз и в два шага растворилась в окружающей темноте.
-- Постой здесь. Мне на минуточку. В кустики.
И Софья аналогичным образом исчезла в другую сторону.
Какие в такой темноте "кустики"?! Зачем? Только для того, чтобы глаза выколоть? Или это просто эвфемизм? А сама отошла на пару шагов и присела? - Звуков нет. Не журчит.
-- Пошли.
Рядом из темноты возникла наша проводница с двумя вёслами на плече.
-- Погоди. Она отошла тут.
В этот момент в нескольких шагах от нас, в той стороне, куда удалилась в поисках кустиков княгиня-инокиня, раздался её громкий, командный голос:
-- Здесь они! Сюда! Бегом!
Я... апнул.
Я стоял открыв рот. Говорят - так лучше слышно. Когда прислушиваюсь - у меня это инстинктивно. Тут рот закрылся. Со щелчком.
Вот бл...! Так это... получается... что она нас...
-- Лодка где?! Выводи!
"Убогая" отшатнулась от моего шипения ей в лицо. Долго - пару секунд - непонимающе смотрела на меня. Потом, резко развернувшись, ткнула рукой в сторону:
-- Тама.
Ё... мать! Неразличимые в темноте вёсла на её плече, при повороте врубили меня по уху. Очень твёрдо. И очень неожиданно. Я отлетел в сторону, запутался в идиотском подоле подрясника, споткнулся, упал лицом в песок.
Когда подскочил и смахнул мусор с глаз - было уже поздно: в той стороне, куда ушла Софья, где, и в самом деле, были какие-то кусты - загорелся факел. Его неровный, тусклый, красноватый свет озарил кусок озёрного пляжа, на котором мы стояли, часть водяного зеркала с почти незаметными, медленными, ленивыми волнами. Группу бородатых мужчин, выскакивающих из кустов на открытое место с дубинками и мечами в руках, Софью, стоящую возле кустов с протянутой в нашу сторону рукой, "убогую" с веслами на плече и раскрытым ртом... Я кинулся в другую сторону.
Обманчивый, пляшущий свет факела превращал всякую неровность в глубокую тень, выглядевшую настоящим рвом, длинный подол путался в ногах, я сумел подхватить его руками, тут же споткнулся на ровном месте, упал, вскочил и, ещё не успев разогнуться до конца, получил удар в голову. Как... как свет вырубили. У меня в мозгах - точно.
***
Эта "Святая Русь"... это такое место... дубьё в голову - постоянно. И постоянно - больно. Почему-то я не могу привыкнуть к этой боли. К острой короткой боли в момент удара. Говорят - "вспышка", "взрыв"... не знаю... Для меня лично - именно так, как оно есть. Как удар окованного конца тяжёлой дубинки по кости. По моей, черепно-затылочной.
"Вспышка", "взрыв" - комплекс внешних раздражителей. Свет, звук, запах... Их много, они разные, доходят постепенно. Растягиваются во времени.
"Ё-моё! Красота-то какая!" - праздничный салют.
А здесь... До меня "раздражитель" доходит сразу. Одномоментно. Не бз-з-з-зды-ы-ы-ынь, о-о-о, а-а-а! ух-ух! ох-ох... А - тук. И - брык. "Брыка" - уже не чувствуешь.
Но очень хорошо, долго, подробно и разнообразно, чувствуешь возвращение в себя. "В себя", в этой ситуации - не то место, куда хочется вернуться. Совсем, знаете ли, не... "Прощайте, скалистые горы...". И век бы вас больше не видать. Погулять бы где, в кино, там, сходить, цветочки понюхать... Только - не "в себя".
Однако, когда бьют сапогом в солнечное, когда начинаешь судорожно захватывать ртом песок, вместо воздуха... А дышать-то им не удаётся. Почему-то... И пошли судорожные отплёвывания... А рук-то - нет. Потому что они... они где-то есть. Там, за спиной. Но опереться на них не удаётся. Потому что связаны. И кашель переходит в неудержимую, неостановимую, не дающую вздохнуть... С этого и начался мой вляп в "Святую Русь". Знакомо, плавали-знаем. Но знания - полного иммунитета от мордобоя не обеспечивают.
Хорошо, что я сегодня только завтракал. Очень давно. И - легко.
***
-- Подними. И морду ему утри.
Меня вздёргивают на колени. Чем-то жёстким, кожаным утирают лицо, сметая с ресниц песок.
Ничего. Фигня. На Волчанке хуже утирали. Там было страшнее. И от ощущений, и, главное, от непонимания, от внутренней паники при общении с мохнатыми троглодитами и трёхающими лошадьми. А здесь паники нет. Так... лёгкий ужас. Уж я-то теперь знаю! Это ж всего навсего "Святая Русь"! Прорвёмся!
Меня снова сгибает приступ рвоты. Прямо к ногам стоящего передо мной представительного нестарого мужчины.
-- Экое уродство. Монахиня-переросток. Да ещё и лысая.
-- Что ж ты, Петенька, такой невнимательный. Видишь, а не разумеешь. Это ж не монахиня, и не девица, и не молодка...
Софья - это её замедленный, многообещающий, глубокий голос - обходит меня по кругу, опускается на колени у моего плеча и, ласково улыбнувшись мне в лицо, резко отдёргивает сбившийся на колени подол подрясника, запуская руку мне под одежду. Я, ещё не отошедший от удара по голове, от сотрясения, падения, от всего случившегося, чуть дёргаюсь, морщусь. Но она только сжимает крепче.
-- Это, Петенька, юноша. Горячий, глупый. С очень миленькими... бубенчиками. Жеребчик. С головы кровь бежит, а промеж ног - уже стоит. Хо-о-док. Жено-люб. Блудо-дей. Раз-вра-атник.
Она произносит слова тягуче, с паузами, в каждой из которых равномерно мнёт, гладит, крутит... и моё тело, не управляемое ошарашенными произошедшим мозгами, отзывается на её характерные прикосновения.
-- Покажь.
Мужики, держащие меня за плечи, опрокидывают навзничь. Вздёргивают вверх платье. Этот... Петенька глубокомысленно разглядывает открывшееся его взгляду зрелище. Легонько тычет сапогом. Как я когда-то Божедара. Сопровождая уместными междометиями:
-- ё!... ну них...! итить-молотить!...
"Что было - то и будет. И нет ничего нового под луной".
Но кто сказал, что в "старом" - наше место не изменится? Или хотя бы - его понимание? Я здесь, в "после Кащенки", уже почти пять лет. Для думающего человека - это много. Чтобы чуток научиться понимать. Хотя бы - куда смотреть, хотя бы - понимать видимое.
Я смотрю в сторону и вдруг понимаю - что я вижу. Тёмная куча в нескольких шагах от меня - тело нашей проводницы, "убогой". У неё в спине торчит короткое копьё. Один из мужчин подходит, упирается в спину покойнице сапогом, покачав, выдёргивает.
С другой стороны до меня доходят звуки спора. Мужчина, явно - духовный, с окованной дубинкой в руке, спорит о чём-то с этим "Петенькой". Тот резко обрывает препирательства:
-- Инокини - ваши. Остальные - наши. Грузите.
Меня вздёргивают вертикально, я успеваю увидеть, как два монаха с дубьём на поясе, хватают нашу "убогую" за ноги и тянут её волоком по песку к озеру. Одежда покойницы задирается, монахи деловито тащат её за бесстыдно раздвинутые, полные, белые в неровном свете факела, ноги.
Кому тут стыдиться? Женщине? - "Мёртвые сраму не имут". Монахам? Так они службу сполняют. За их грехи ответит десятник. Или епископ. Или ГБ.
ГБ - за всё ответит. За всех.
Они даже не заходят в воду. Раскачивают тело за руки - за ноги, и кидают. Тут же мелко! Она же не утонет!