Ещё ближе, ещё интимнее. Шёпотом:
-- Хочешь? А? Младенчиком бессмысленным? И никаких забот. Блаженны убогие и сущеглупые. И ты в том сонме? А?
Несмотря на общую измученность, слова мои до неё доходили. Боль, непривычность - заставляли поверить в мои неординарные возможности.
Мысль о том, что могу довести до сумасшествия, лишить разума, превратить в младенца... Пусть и не телесно, но духовно... потрясла её. Не с первой попытки, но она разомкнула зубы:
-- Не... не надо.
Хриплый, прерывающийся голос был плохо различим.
Я сунул ей под нос миску с холодной водой. Выслушал эпикриз в исполнении Алу:
-- Тут посильнее кого надо. Из Мараниных лекариц бы.
Махнул рукой, отправив парня за санитарами с носилками. И, глядя, как она в очередной, уже в третий, заход жадно лакает холодную воду, вспомнил о своём давнем вопросе:
-- Слышь, Софочка. Давно спросить хотел. Изяслав у тебя от брата Петеньки. А остальные от кого?
Она чуть не захлебнулась в миске. Пришлось умыть и вытереть личико. И, снова вздёрнув за ошейник, ласково улыбаясь ей прямо в глаза, повторить:
-- Не ври. Мне врать нельзя. Ну. Мстислав - чей?
Была попытка. Отвести глаза, уйти от ответа. Но вот так, на десяти сантиметрах между нашими лицами... у неё не было сил придумывать.
-- Мстислав... От... от одного. Ты его не знаешь. Хороший был мальчик. Добрый, ласковый. Смелый. Меня в Кидекшах... едва жива осталась. Он спас. Отблагодарила. Чем... смогла. Убили его. Тогда же.
Мда... кому - за дело доброе в благодарность воздаяние, кому - божьих заповедей премерзкое порушение.
"Да не оскудеет рука дающего".
А если - не рука?
Как-то этот аспект... у Христа не проработан.
То десятилетие, когда она жила в Кидекшах, в замке Долгорукого под Суздалем. Жила в роли младшей невестки, дочери казнённого вора-изменника, жены презираемого и ненавидимого третьего сына. Который превратился в сына старшего. В наследника. Которому наследовать - ни в коем случае...
Надо расспросить при случае детально. То, что она рассказывала о некоторых сподвижниках Бешеного Феди, относилось и к этому периоду. И вызывало у меня не только исторически-познавательный интерес.
-- Так. Расскажешь потом подробненько. А Ростислава?
Единственная дочка. В семь лет выдана замуж. За князя Вжицкого Магога. После свадьбы у этого, до того - нормального подростка, начался неуправляемый рост костей - акромегалия. Вдарили гормонами по гипофизу?
В семь - жена, в четырнадцать - вдова. Через полтора года от "сейчас" Магог умрёт, Ростислава вернётся к отцу. Женский монастырь в Боголюбово, на дворе Владимирских князей - с её кельи начинался?
-- Девочка моя... От Якова. Старшенький братец постарался.
Начавший лгать - не может остановиться. Сначала братья пытались беременностью сестры укрепить связь с Долгоруким. "Удержаться в родстве". Потом... даже после двух рождённых и выживших племянников, у них, наверняка, были "существенные и необоримые основания". Чтобы продолжать брюхатить свою сестрёнку.
-- А Глеб?
Она как-то... хрюкнула. Попыталась отодвинуться от меня, мотала головой. Зафиксированная захватом за ошейник, не имея возможности отклониться, отдалиться от меня, от моего вопроса, вдруг глянула прямо:
-- Глеб... он... Он - Юрьевич.
Тут же отвела взгляд. Но продолжала косить на меня.
Интересуется - какое впечатление произвело на меня её откровение.
Какое-какое... Как кувалдой по голове.
Уела. Больше скажу - уелбантурила.
Фейсом об тейбл.
С выподвывертом.
"Не задавайте вопросов, ответы на которые могут вам не понравиться".
Ну нахрена?! Нахрена мне было лезть в тайны этого блягородного семейства?! Ведь знал же насчёт скелета в каждом шкафу! Ведь...
А, поздно.
Про измены Софьи я болтанул Боголюбскому в Янине. Чисто намёком. Гипотетическим, худо обоснованным предположением. Просто спасал свою задницу! В смысле - голову.
Ничем другим его прошибить было невозможно! Я пробовал! Ни родство кровное, ни Русь Святая...
А на плаху... очень не хотелось.
Весной побежал в Боголюбово по той же причине - упреждал снос головёнки плешивенькой по неправильно понимаемым объективным обстоятельствам. Понесло в Ростов - а куда деться от приказа князя Андрея? На его земле, под его топором...
Попал в Москву. Там и надо было! Прирезать её! К чертям собачьим! А я, дурень, гуманистнулся - выволок. Показалось - человек интересный. А это... Это не баба, это - бомба разъедрительная! Уже давно тикающая!
Хренов знаток душ человеческих! Дурколог из психушки! Идиот!
А сейчас нахрена полез расспрашивать?!
Соломон прав: "Умножающий познания - умножает печали".
Ну, Ванька, начинай печалиться. Такие тайны... традиционно несовместимы с жизнью.
Я отсел на приступку банного лавка, покрутил в руках вытащенную у неё изо рта мочалку. Назад вставить? - А смысл? Поздно уже.
"Слово - не воробей, вылетит - не поймаешь".
Это кто сказал?! - Народ русский?! - Народ! Мать твою! Как же ты прав! Как же ты мудр! Не хуже царя Соломона.
Эх, кабы всю эту мудрость - да в моё плешивую головушку... Вбить! Втоптать промеж ушей!
Увы. Остаётся заполнять пустое пространство чем-нибудь другим. Чтобы не звякало там с эхом. Например - информацией.
Заранее предчувствуя, что тоже пожалею, сильно и неоднократно, но не имея сил остановить процесс познания, ибо, как всем известно, он неостановим и непреложен, задал следующий вопрос:
-- Андрей знает?
-- Да.
Кажется, Софочке доставляло удовольствие видеть меня, своего мучителя и дурой-назывателя, в столь смятенном состоянии.
Поразительная женщина! Даже находясь в нынешнем, столь болезненном, беспомощном состоянии, измученная, изнасилованная, будучи в полной моей власти... одним своим словом... Убила. Ткнула мордой в... в то самое.
Нашла в себе силы, изыскала способ наглядно показать мне мою малость рядом с нею. "Поставить на место". Меня! Владетеля в здешних местах всея всего! Папандопулопнутого прогрессора!
Мда... Хоть в какие мантии и бантики заворачивайся, а душа с душой - играют на равных. И плевать - из какой ты эпохи или страты.
Уела. Просто исполняя моё приказание. Очередная "песенка велосипедиста":
"Дай. Дай. Дай
Дай. Дай. Дай
На!
Ого, ого-о...".
И остаётся мне теперь только... огогокать.
***
Временами откашливаясь и постанывая, она конспективно изложила эту историю. По сути - весьма типичную, исконно-посконную. Называется - снохачество. Распространено во всяком патриархальном обществе.
Применительно к "Святой Руси" - я про это уже... Вполне устойчивое явление от Ярослава Мудрого с его "Уставом церковным" до большевиков.
В "Уставе" жестко:
"Аще свекорь с снохою съблюдит, митрополиту 100 гривен, а опитемья по закону".
Для почти всех это означает - конфискация с ликвидацией. В смысле - с порабощением пожизненно.
Когда нас угрозы закона останавливали?
Вот и звучит в песне плач снохи:
"Плачет лес от причитаний,
Горькая кручина!
От свекровых приставаний
Сохрани, калина!".
Потом-то, во времена процветания Российской Империи и купания в славе победоносной, той ещё, Отечественной войны, в 19 веке, бывали уже не только жалостливые песни:
"...толкнул бес свекра в ребро, навел на него искушение; зачал старый молодую сноху на любовь склонять, отходу ей не дает, ровно пришил его кто к сарафану Никитишны. Всем хотел свекор взять, и лаской и таской, да сноха крепка была: супротив греха выстояла. Невтерпеж, однако, стало ей, свекрови пожаловалась, а та ей: "Да мне-то что? Я старуха старая, в эти дела вступаться не могу, ты свекра должна почитать, потому что он всему дому голова и тебя поит, кормит из милости". Пришло Никитишне житье хуже собачьего, свекор колотит, свекровь ругает, деверья смеются, невестки да золовки поедом едят. Терпела Дарья такую долю с полгода, извелась даже вся, на себя стала непохожа. Не хватило терпенья, ушла в чужие люди работой кормиться".