— Однако, — сказал Виктор Дельо, — вы ведь никогда не слышали голоса слепоглухонемого Жака Вотье!
— Вы забываете об осязании, господин адвокат! Вы и представить себе не можете его выразительную силу… После шести лет, проведенных вместе, я знал Жака Вотье наизусть. Мы «разговаривали» руками: его душа была для меня открытой книгой.
— Вы же только что нам сказали, что никогда нельзя было знать, о чем он думает, — заметил председатель. — Вы противоречите себе.
— Нет, господин председатель! Я знаю, что говорю: именно потому, что только мне одному была доступна замкнутая его душа, могу утверждать, что некоторые вещи Жак скрывал от меня сознательно. Человек, способный быть до такой степени скрытным в раннем возрасте, впоследствии может быть способен на многое. Он, впрочем, и доказал это в Санаке спустя несколько месяцев после того, как я перестал с ним заниматься. Факты, о которых я попытаюсь рассказать со всей правдивостью, и заставили меня попроситься в свидетели. Услышав их, суд поймет, почему я не удивился полгода назад, когда узнал из газет и по радио, что мой бывший протеже обвиняется в убийстве. Я долго колебался, прежде чем принять тяжелое для меня решение, которое может серьезно отразиться на мнении присяжных. Из Альби в Париж к следователю я решил ехать только после того, как убедился, что Жак будет упорствовать в своем молчании. Для меня это был вопрос совести; должен ли я отмалчиваться, когда все думают, что Жак не способен совершить преступление, или, напротив, мне следует показать, что это была не первая попытка для обвиняемого? Долг, как бы это ни было трудно по отношению к другу юности, к которому я сохранил добрые чувства, обязывал меня прояснить истину. Именно поэтому я здесь.
— Суд вас слушает.
— Это случилось двадцать четвертого мая тысяча девятьсот сорокового года около десяти часов вечера. Помню, это был чудесный весенний день. Наступал теплый тихий вечер. Закончивший вторым по классу органа в консерватории, я должен был через два месяца окончательно расстаться с институтом и начать работать младшим органистом в соборе в Альби. Этим местом я был обязан всегдашней доброте мсье Роделека. Я прогуливался один в глубине парка, в котором мне были известны самые потаенные уголки, и мысленно сочинял пьесу для органа. Весь переполненный музыкой, я направился к дощатому домику, где я обычно набрасывал на картон пуансоном первые музыкальные фразы задуманного произведения. Этот домик без окон институтский садовник Валентин использовал как кладовую для инвентаря. Дверь была всегда заперта, но Валентин вешал ключ на гвоздь справа от нее. Я брал ключ, вставлял его в замок и заходил в домик, а уходя, запирал дверь на два оборота и вешал ключ на место. Кроме инвентаря и горшков с какими-то растениями там были простой деревянный стол и колченогий стул — как раз то, что мне было нужно. Поскольку окон в домике не было, Валентину, чтобы разобраться в своем хозяйстве, приходилось пользоваться керосиновой лампой, которая всегда стояла на столе, а рядом лежал коробок спичек. Лично у меня в этой лампе не было никакой нужды…
Вечером двадцать четвертого мая, протянув руку, чтобы снять ключ, я с удивлением обнаружил, что его не было на месте и что он уже был вставлен в замочную скважину. Я подумал, что Валентин забыл его повесить на обычное место, и нажал на дверную ручку. Приоткрыв дверь, я услышал изнутри слабый крик. Как будто кто-то хотел позвать на помощь, но кто-то другой зажал звавшему рот рукой. Я сделал шаг вперед и получил сильный удар по затылку, от которого закачался и потерял сознание. Придя в себя, почувствовал резкий удушающий запах и услышал, как потрескивает огонь — домик горел. Соланж Дюваль вцепилась в меня с криком: «Быстрее, Жан! Сгорим! Жак поджег домик, опрокинув лампу, и убежал, закрыв нас с вами на ключ!» Я мгновенно вскочил на ноги. Инстинкт самосохранения вернул мне силы, я уперся в дверь, чтобы выломать замок. Соланж в страхе плакала. Я все сильнее чувствовал жар — пламя, которого я не видел, уже почти касалось нас. Наконец дверь поддалась, и мы выскочили наружу в тот момент, когда брат Доминик, привратник, и брат Гаррик, главный смотритель, подбегали к домику. Вскоре от постройки осталась только куча пепла. Жак исчез. «Что случилось?» — спросил брат Гаррик. «Виновата моя неловкость, — быстро ответила Соланж. — Простое любопытство завело меня в этот домик, но поскольку там было очень темно, я зажгла керосиновую лампу на столе. К несчастью, я опрокинула лампу рукой и возник пожар. Я испугалась и стала звать на помощь. Жан Дони, прогуливавшийся поблизости, тотчас же прибежал и вел себя очень мужественно, вовремя помог мне выбраться».