Устав от долгого рассказа, Мажена умолкла и, скорбно покачав головой, вновь взялась за, отложенную было, пряжу, но не тут-то было. Кобко, поёрзав на лавке так, точно его муравьи кусали, сказал:
- Волкодлаки жуткие и злые - это все знают, только почему вы, бабушка, так ругаете княжича? Вы ведь сами сказали, что Важен расколдовал сына, а, значит, всё у них стало хорошо.
Мажена бросила хмурый взгляд на рыжего непоседу и, поняв, что её вразумления так и не возымели на Кобко особого действия, продолжила свою невесёлую повесть:
- Хорошо стало только на первый взгляд, пострелёнок.
Князь, велев одному из доверенных слуг - Русмару, уничтожить зачарованную шкуру, вернулся вместе с обретённым сыном в свою вотчину.
Вот тут-то всё и началось: пока Вирис обретался в отцовской палатке и не общался с людьми, с ним ещё можно было сладить, но когда княжич попал в замок, житья не стало никому.
Это можно было предвидеть. На обратном пути Важен, заметив, что Вирис сильно раздражается из-за лагерного шума и дичится людей, перед дневными переходами давал сыну сонное зелье и вёз его, спящего, перед собою в седле, укутав в плащ. По вечерам же, когда войско останавливалось на ночлег, Хмурый в своей палатке самолично кормил Вириса и занимался с ним - вновь приучал к позабытым за время зверинного житья навыкам, разговаривал, добиваясь ответа.
Княжич же, обретя человеческий облик, внутри остался волком - хотя он и подпускал к себе отца и даже начал порою говорить с ним, с Важеном он держался отстранённо, и не выказывал ему никакой приязни.
Когда же Хмурый прибыл в родной замок, в Вирисе, оказавшемся среди каменных стен, вновь взыграла вся его дикость - он не терпел дверей и запоров; спал лишь на полу; срывал с себя новую пышную одежду, которую ему принесли вместо простого одеяния, с которым он, с горем напополам, свыкся за время похода. Сторонился сводных сестёр; отвергал любую пищу, если её приносил не сам Важен; рычал, скаля зубы, на пытающихся приблизиться к нему слуг; кусал и царапал приставленного к нему дядьку, когда тот подступался к нему с гребнем или пытался все-таки уложить княжича в постель, что б тот спал, как и положено обычным людям.
Слуги в замке боялись княжича, так же, как и Ладуша с дочерьми. Лишь Важен любил своего дикого отпрыска и терпеливо сносил все его буйства, но когда Хмурый понял, что с каждым днем Вирис лишь еще больше лютует, он вновь применил колдовство, забрав у сына память о его детстве и проведённых в волчьем обличье годах. После этого Вирис притих, и со временем стал вести себя соответственно своему возрасту и положению, но при этом княжич оставался угрюмым и наредкость нелюдимым. Никто и никогда не видел, чтобы Вирис смеялся, а еще выяснилось, что княжич подвержен приступам непонятной, дикой тоски.
В такие дни Вирис чах буквально на глазах: бледный, точно мертвец, с тенями у глаз, он ничего не ел и не вставал с постели - час за часом он проводил, укутавшись в одеяло, и не замечал ни слуг, ни своего дядьки. Важен пытался унять эти приступы терпением и лаской - в такие, злые для Вириса, дни он, забросив все дела, оставался подле сына и готов был выполнить любую его просьбу, сколь бы причудливой она ни была.
Как-то раз Вирис, которому уже исполнилось пятнадцать, попросил Важена, чтобы тот отпустил его в Белжен, сказав, что среди тамошних лесов он быстрее справится со своею тоскою, и Хмурый тут же отпустил его, хотя время охот ещё не подошло. На следующий день Вирис выехал из замка с малою свитой, а в Белжен впереди всех был отправлен гонец с повелением к тамошнему управляющему, подготовить охотничий дом к встрече дорого гостя.
Старому Любошу было не впервой встречать гостей, так что к приезду Вириса всё в доме было выскоблено и отмыто, по углам комнат висели пучки ароматных трав, а из погреба уже достали лучшее вино. Постель же в предназначенных для княжича покоях Любош, желая устроить Вириса как можно лучше, застелил шкурой белого волка, которую несколько лет назад ему продал Русмар. Любош не знал, что это та самая шкура, которую Вирис, будучи околдован, носил несколько лет, и которую Русмар так и не решился уничтожить из-за ее редкой красоты, а продал куда подальше, надеясь, что она больше никогда не попадется на глаза Важену.
Когда Вирис прибыл в Белжен, то, оставив свиту обедать и веселиться, сам, едва ступив на порог, тут же ушёл в лес. Среди лугов и рощ ему всегда дышалось легче, чем в замке, но в этот раз прогулка не помогла Вирису - на сердце ему точно камень навалился, и он вернулся в охотничий дом опечаленный ещё более чем прежде. Незаметно миновав всё ещё пирующих за столом людей, Вирис поднялся в предназначенные ему покои и застыл у дверей, не сводя глаз с постели. К тому времени уже стемнело, и взошедшая полная луна ярко освещала комнату и растеленный на кровати белый мех. При виде шкуры к горлу Вириса подкатил комок, а виски точно сжало железным обручем. Не чувствуя ног, он медленно подошел к кровати и огладил густую шерсть.