Моя спутница наблюдала за тем, что я делал, не выказывая никаких эмоций. Но то, что я предпринял позже, возымело совсем другой эффект. Мысль о побеге или спасении не покидала меня, и, чтобы приблизить такую возможность, я решил пожертвовать своей красной рубашкой. С трудом взобравшись на высокую пальму, я повесил рубашку на самый длинный побег, словно сигнальный флаг. Моя леди Леопард наблюдала за мной, не сводя глаз, тихонько рыча, а как только я спустился, она молниеносно взобралась наверх, яростно ударила по флагштоку, опрокинув его на землю, и так же быстро спустилась.
Теперь мы начали понимать друг друга. Наша дружба росла с каждым днем. Я обнаружил, что всегда могу завоевать ее расположение, поглаживая ее спину, голову и морду. Она любила прикосновения моих рук и после нескольких поглаживаний терлась о меня головой, громко мурлыча, или каталась по земле у моих ног в полном экстазе. Страх, что она убьет меня, исчез через несколько дней. Спустя две недели мы стали лучшими друзьями, не разлучались ни днем, ни ночью. Она добывала себе еду и воду и всегда часть добычи предлагала мне. Моя жизнь была прекрасна, я имел в своем распоряжении множество фиников, сушеного мяса и воды. И все острее чувствовал, что в драгоценных глазах моей леди Леопард живет душа — душа женщины, и все чаще называл ее Миньоной.
Иногда по утрам она отлучалась из нашей хижины, но всегда прибегала, и прибегала с радостью, стоило лишь громко позвать ее: «Миньона!» Мы, несомненно, были друзьями, даже больше, чем друзьями, — ближе и дороже друг другу. Мысль о том, чтобы убить ее, или страх, что она убьет меня, полностью испарились. В нашей жизни в пустыне мы были честными и равными партнерами.
И все же я не мог перестать надеяться на воссоединение с людьми. Готовясь к побегу, запасся финиками и сушеным мясом. В одну из ночей наполнил водой свою флягу и повесил снаружи на хижину.
Как обычно, леди Леопард встала на рассвете и исчезла. Я знал, что ее не будет по меньшей мере час. Так что я повесил сумку с водой на шею, привязав ее к двум кожаным ремням, крест-накрест обхватившим мою грудь, взял еду и оружие и отправился на восток, шагая так быстро, как только мог. Я надеялся за три-четыре дня добраться до своих собратьев по оружию.
Я был одержим целым роем мыслей, вскоре превратившихся в бред: надежда на побег, страх погони и мести, решимость сражаться за свободу и сильные угрызения совести, нежные мысли о моей светлоглазой королеве пустыни, спасшей и полюбившей меня.
Солнце встало, и, ослепленный, я бросился вперед, изнуряя себя без особой необходимости, глядя перед собой в поисках обнадеживающих знаков и назад — в страхе. Пересекая скалистый откос, я запнулся на его дальнем краю и, потеряв равновесие, полетел вниз по расщелине через тернистую чащу, ошеломленный, исцарапанный, истекающий кровью. Когда я пришел в себя, то обнаружил, что повис на ремнях от сумки с водой, зацепившихся за ветви крепкой акации. Я был абсолютно беспомощен. Не знаю, как долго я так провисел. Но через час после того, как пришел в чувство, я услышал громкий пронзительный рев, и в мгновение ока моя леди Леопард бросилась ко мне, перескакивая по камням.
Ее морда исказилась от ярости. Она встала надо мной и грозно зарычала.
— Миньона! — слабо позвал я.
И в тот же миг она прониклась сочувствием ко мне, гнев исчез с ее морды и из ее голоса. Она вспрыгнула на колючий ствол, разорвала ремни сумки, зацепившиеся за него, и я смог спуститься. После этого она вытащила меня из каменной ловушки на ровный песок.
Я жадно выпил воду. Леди Леопард полакала немного, а затем в неистовстве разорвала сумку на мелкие клочки.
Она подождала, пока я оправился настолько, что смог погладить ее голову в знак благодарности и прося прощения. У меня не было сомнений насчет того, каким путем я должен теперь идти. Я поплелся назад, к оазису, и моя дикая возлюбленная шла рядом со мной.
Весь день мы добирались назад, но в оазисе нас ждали пища и отдых.
Прошло целых три дня, прежде чем я поправился. Леди Леопард не отходила от моей постели. Она приносила мне свою добычу, но к воде мне приходилось ковылять самому. Я больше не сомневался в силе привязанности моей пустынной возлюбленной. И не последним свидетельством ее чувств была жестокая ревность при любом намеке на то, что наша любовная связь может быть разрушена. Я стыдился своего вероломства, и все же мое сердце продолжало стремиться к людям. Желание воссоединиться с ними переполняло меня.