— По… по… почем этот сыч?
— Два доллара.
Воодушевление Яна разбилось вдребезги. Он сбежал. Даже если бы сыч стоил десять центов, это все равно было бы немыслимой для него суммой. Он едва слышал, что говорил ему хозяин лавки, и вышел со смутным ощущением, что попал было на небеса, но оказался недостаточно хорош, чтобы задержаться там. И он не мог любоваться ни одним из тех чудес, что окружали его.
II. Весна
Хоть Ян и не был особенно силен, он с удовольствием занимался физическими упражнениями. Его скорее можно было сравнить с Самсоном, нежели с Моисеем, и он более походил на Геркулеса, чем на Аполлона. Все чувства побуждали его к жизни среди дикой природы. Каждую весну он ощущал идущее из глубины его существа желание вскочить и убраться куда подальше. Волнение начинало подниматься в его груди, когда в раннем марте он слышал над головой карканье первой вороны. Кровь его изрядно закипала, когда он видел длинный двойной клин диких гусей, с громким криком тянувшийся на север. Он страстно жаждал полететь за ними. С появлением каждой новой птицы или зверя он ощущал странное покалывание в груди, и если бы у него имелась грива, то она наверняка встала бы дыбом. Это чувство подпитывало его силы.
Одноклассники Яна обычно говорили, что весна им «нравится». Некоторые девочки даже утверждали, что «нежно любят» весну, но им не дано было понять сумасшедшинки, появлявшейся в глазах Яна, когда весна и впрямь вступала в свои права. Весенние приметы взывали ко всем его чувствам, и щеки Яна розовели, дыхание учащалось, мятежный дух подталкивал к немедленным действиям, а раздражение прорывалось вспышками неповиновения школьным правилам. Нервная энергия перехлестывала через край, в крови бушевала неуемная жажда. Ян безумно желал сбежать — сбежать на север.
Ветер, земля и небеса были преисполнены глубокого волнения. Снаружи и внутри Яна все тоже приходило в волнение, все вопияло без слов. В криках диких гусей слышался повелительный зов, но он ощущался лишь как смятение чувств, ведь Ян не осознавал, что именно его так тревожит. Он не мог расслышать эти голоса, не мог прочесть предназначенные ему послания, тысячи языков смешивались в его голове. Единственным, о чем он мечтал, был побег.
— Господи, если б я только мог сбежать отсюда! Если бы только… если бы… — бормотал он, не в силах выразить свои чувства, а затем, тяжело дыша, падал на какую-нибудь скамью, грызя подвернувшийся под руку прутик и удивляясь самому себе.
Лишь одно удерживало его от сумасшедшего, самоубийственного поступка, вроде того чтобы присоединиться к откочевывавшим на север индейским племенам или бредущим в не столь далекие края цыганам, — строгий надзор за ним домашних.
III. Старший и младший братья Яна
Братьев у Яна было много, но важную роль в его жизни играл лишь Рэд — сильный мальчик на два года старше самого Яна. Рэд гордился своим здравым смыслом, но хотя и был старшим, учился в младших классах. Это возмущало его, и при любой подвернувшейся оказии он находил утешение и удовольствие в демонстрации своего физического превосходства. Он также тяготел к религии и строго соблюдал правила как в речах, так и в жизни. Рэд и помыслить не мог о том, чтобы закурить, солгать или выругаться такими словами, как «черт подери!» либо «проклятье!». Он был отважным и целеустремленным, но характером обладал тяжелым, был холоден, и на его бледном бескровном лице не отражалось никаких человеческих чувств.
Еще будучи ребенком, он кичился отсутствием страстей, верой в здравый смысл и умением говорить без обиняков. Если можно было обойтись одним словом, то он никогда не говорил двух. Вообще-то ум его был остер, но Рэда настолько поглотило желание казаться человеком мудрым и интеллектуальным, свободным от влияния эмоций, что редкий поступок мог показаться ему излишне жестокосердным, если не шел вразрез с выбранным для подражания образом. Вряд ли Рэд был каким-то особенным эгоистом, но казался таким, хотя все, чего он хотел, — это чтобы люди многозначительно и восхищенно говорили о нем: «А этот малый не промах! Уж он-то знает, как позаботиться о себе!» Увы, поскольку то немногое человеческое, что теплилось в его душе, погибло слишком рано, с возрастом он преуспел лишь в раздувании к себе всеобщего отвращения.