- Знаете, вы однажды рассказали мне кое-что о себе, я запомнила наш разговор и потом часто-часто думала о вас. День был немыслимо душный, и мы по заливу отправились в Сорренто подышать прохладой. Вы сказали мне это на обратном пути - мы сидели под тентом на палубе и наслаждались ветерком. Не помните?
Он не помнил и был удивлен еще больше, чем сконфужен. Но важнее было другое: речь, несомненно, шла не о "признании в нежных чувствах". У женского тщеславия долгая память, но Мэй Бартрем не собиралась взыскивать с него за какой-то комплимент или бестактность. Будь на ее месте другая, совсем иного склада женщина, Марчер, возможно, даже испугался бы - вдруг ему собираются напомнить о совсем уже дурацком "предложении". А сейчас, признавая, что начисто забыл, он ощущал это как потерю, не как выигрыш, сразу уловив скрытую значительность ее слов.
- Пытаюсь вспомнить, но не могу. Хотя и не забыл того дня в Сорренто.
- Не уверена в этом, - помолчав, заметила Мэй Бартрем. - И даже не уверена, надо ли мне хотеть, чтобы вы вспомнили. Ведь это ужасно - насильно возвращать человека к тому времени, когда он был на десять лет моложе. Если вы уже переросли это - что ж, тем лучше.
- Если не переросли вы, почему должен был перерасти я? - спросил он.
- Не переросла себя, какой была тогда? Вы это хотите сказать?
- Нет, меня, каким был тогда я. Что ослом, это ясно, - продолжал Марчер, - но вот какого сорта? Вы ведь имеете в виду что-то определенное, так уж скажите мне, не оставляйте в неведении.
Она все еще колебалась.
- Но если вы уже совсем не такой?..
- Тем легче я перенесу ужасную правду. Впрочем, скорее всего, такой же.
- Скорее всего. Хотя, пожалуй, - продолжала она, - вы бы тогда помнили. Само собой, мое впечатление о вас совсем не совпадает с вашим уничижительным эпитетом. Покажись вы мне глупым, - пояснила она, - я сразу бы забыла обо всем. Это касалось вас. - Она подождала, как бы давая ему время вспомнить, но он ответил ей непонимающим взглядом, и тогда она сожгла свои корабли: Оно уже случилось?..
И тут в его сознании словно вспыхнул свет; Марчер продолжал пристально смотреть на нее, а кровь медленно приливала к его лицу, опаленному догадкой.
- Значит, я сказал вам?.. - И не договорил - что, если он ошибается, если понапрасну выдает себя?
- Это касалось вас и не могло не запомниться, если, конечно, запомнились вы сами. - Она опять улыбнулась. - Поэтому я и спрашиваю: то, о чем вы говорили, уже произошло?
Да, теперь Марчеру все было ясно, но он не мог опомниться от удивления, онемел от неловкости. И видел: заметив его смущение, она огорчилась, словно, напомнив ему о прошлом, совершила бестактность. Но уже через несколько секунд он понял: при всей неожиданности вопрос ее не был бестактен. Более того, едва Марчер пришел в себя от легкого остолбенения, как, неведомо почему, почувствовал сладость причастности Мэй Бартрем. Она одна делит с ним это, делит уже столько лет, меж тем как сам он непостижимым образом запамятовал, что когда-то шепнул ей свою тайну. Не удивительно, что их встреча не была встречей посторонних людей!
- Полагаю, - сказал он, наконец, - мне понятно, о чем вы говорите. Только, как это ни дико, у меня совершенно выпало из памяти, что в своей откровенности с вами я зашел так далеко.
- Наверное, потому, что очень многих посвящали в это?
- Никого не посвящал. Ни единой души с тех пор.
- Значит, я одна знаю?
- Одна на целом свете.
- Я тоже никому не говорила, - с живостью подхватила она. - Никому, никому не рассказывала о вас. - И так на него посмотрела, что он безоговорочно ей поверил. Они обменялись взглядом, не оставлявшим сомнений. - И никому не расскажу.
Горячность ее тона, даже немного чрезмерная, совсем его успокоила: о насмешке нет и речи. И вообще все это было еще неизведанным наслаждением неизведанным до той минуты, пока Мэй Бартрем не оказалась причастной. Если нет привкуса иронии, значит, есть сочувствие, а его-то Марчер и был лишен долгие-долгие годы. И еще он подумал, что нынче уже не мог бы открыться ей, но, пожалуй, может извлечь утонченную радость из той давней случайной исповеди.
- И не рассказывайте, прошу вас. Нам больше никто не нужен.
- Ну, если не нужен вам, мне-то и подавно! - рассмеялась она. Затем спросила: - Значит, вы и теперь чувствуете то же самое?
Интерес ее был подлинный, не признать этого он не мог и принял как некое откровение. Столько лет он считал себя беспросветно одиноким, и вот, подумать только, это неправда! Не одинок и ни секунды не был одиноким с того самого дня, когда они вместе плыли по Неаполитанскому заливу! Одинока была она - так, глядя на нее, чувствовал Марчер, одинока из-за его постыдной неверности. Рассказать о том, о чем рассказал он, - это ведь равнозначно просьбе! И она в своем милосердии эту просьбу исполнила, а он даже не поблагодарил ее хотя бы мысленно, хотя бы ответной памятью сердца, если уж им не случилось снова встретиться! Попросил же он вначале только об одном: не поднимать его на смех. И она великодушно не высмеивала целых десять лет, не высмеивает и сейчас. В каком же он безмерном долгу у нее! Лишь поэтому ему необходимо уяснить себе, каким он тогда предстал перед ней.
- Но как все же я описал?..
- Свое ощущение? Ну, очень просто. Вы сказали, что с юных лет всеми фибрами чувствуете свою предназначенность для чего-то необыкновенного, разительного, возможно даже - ужасного, чудовищного, и что рано или поздно ваше недоброе предчувствие сбудется, в этом вы твердо убеждены, и, быть может, то, что случится, сокрушит вас.
- По-вашему, это "очень просто"? - спросил Марчер.
Она на мгновение задумалась.
- Возможно, мне потому так показалось, что, когда вы говорили, я очень хорошо понимала вас.