- Знаете, что спасает нас? Полнейшее внешнее сходство наших отношений с таким привычным явлением, как дружба женщины с мужчиной, настолько уже повседневная, что стала как бы обязательной.
Поводов для подобных замечаний было достаточно, но в разные времена она поразному их развивала. Нам особенно важен оборот, который придала одному из них Мэй Бартрем в день своего рождения, когда Марчер пришел поздравить ее. Было это в воскресенье, в ту пору года, которая отмечена густыми туманами и беспросветной мглой, что не помешало Марчеру явиться к ней и, по обыкновению, с подарком: их знакомство было уже такое давнее, что он успел обзавестись уймой мелких обыкновений. Этими подарками Марчер всякий раз доказывал себе, что не погряз в грехе эгоизма. Почти всегда он дарил какую-нибудь безделушку, но неизменно изящную; к тому же он старательно выбирал для нее вещи, которые, по его мнению, были ему не по карману.
- Вас, по крайней мере, эта повседневность спасает - и понятно почему: в глазах пошляков вы сразу становитесь таким же, как они сами. Что особенно характерно для большинства мужчин? Их способность проводить бездну времени с заурядными женщинами. И они, наверное, даже скучают при этом, но охотно мирятся со скукой, не срываются с поводка и, значит, все равно что не скучают. Я - ваша заурядная женщина, часть того самого хлеба насущного, о котором вы молитесь в церкви. И наилучший для вас способ замести следы.
- Ну, а вам что помогает заметать следы? - спросил Марчер; рассуждения его заурядной женщины пока что казались ему только забавными. - Я отлично понимаю, что так или иначе, но вы спасаете меня во мнении окружающих. Давно это понял. Но вот что спасает вас? Я, знаете ли, частенько об этом думаю.
Судя по выражению лица, она тоже нередко думала об этом, но под несколько иным углом.
- Спасает во мнении окружающих, вы это хотите сказать?
- В общем, вы так безраздельно в этом со мною потому... да, лишь потому, что я так безраздельно в этом с вами. Я хочу сказать, что бесконечно вас ценю, и нет меры моей благодарности за все, что вы для меня сделали. Но иногда я спрашиваю себя - а честно ли это? То есть честно ли было вовлечь вас и, смею добавить, так по-настоящему заинтересовать? Мне даже кажется иногда, что у вас больше ни на что не остается времени?
- Ни на что, кроме настоящего интереса? - спросила она. - Но что еще человеку нужно? Я, как мы когда-то условились, вместе с вами "на страже", а это занятие поглощает все мысли.
- Ну разумеется, если бы вам не было так любопытно... - заметил Джон Марчер. - Но не кажется ли вам, что годы идут, а ваше любопытство не слишком вознаграждено?
Мэй Бартрем помолчала.
- Может быть, вы потому спрашиваете об этом, что и ваше любопытство не вознаграждено? То есть вы слишком долго ждете?
Он понял ее - еще бы ему было не понять!
- Слишком долго жду, чтобы случилось, а оно все не случается? Зверь так и не прыгнул? Нет, для меня ничего не изменилось. Я ведь выбирать не могу, не могу отказываться или соглашаться. Тут выбора нет. Что боги припасли, тому и быть. Человек во власти своего закона, с этим ничего не поделаешь. И закон сам решает, какой образ ему принять и каким путем совершиться.
- Вы правы, - согласилась мисс Бартрем, - да, от судьбы не уйдешь, да, она свершается своим особым образом, своим особым путем. Но, понимаете ли, в вашем случае, и образ, и путь были бы - ну, совершенно исключительными, и, так сказать, предназначенными для вас одного.
Что-то в ее словах насторожило Марчера.
- Вы сказали "были бы", как будто в душе уже начали сомневаться.
- Ну, зачем так! - вяло запротестовала она.
- Как будто начали думать, что уже ничего не произойдет.
Она покачала головой - медленно и, пожалуй, загадочно.
- Нет, я думала совсем о другом.
Он все еще настороженно вглядывался в ее лицо.
- Так что же с вами такое?
- Со мной все очень просто, - опять не сразу ответила она. - Я больше чем когда-либо уверена, что буду вознаграждена за свое так называемое любопытство, и даже слишком щедро.
Теперь от их легкого тона не осталось и следа; Марчер встал с кресла и еще раз прошелся по маленькой гостиной, где год за годом неизменно возвращался в разговорах все к той же теме, где под всевозможными соусами вкушал их сопричастность, - так, вероятно, выразился бы он сам, - где вся обстановка стала не менее привычной для него, чем в собственном доме, где даже ковры были протерты его стремительными шагами, как сукно конторок в старинных торговых домах протерто локтями целой череды клерков. Целая череда изменчивых настроений Марчера отметила эту комнату, превратившуюся в дневник зрелых лет его жизни. Под влиянием слов Мэй Бартрем он, неведомо почему, с такой остротой ощутил все это, что через минуту снова остановился перед своей приятельницей.
- Может быть, вам стало страшно?
- Страшно?
Ему почудилось, что, повторяя за ним это слово, она немного изменилась в лице, и на случай, если вопрос его попал в цель, мягко пояснил:
- Помните, именно этот вопрос вы задали мне давным-давно, во время нашего первого разговора в Везеренде?
- Очень хорошо помню. И вы ответили, что не знаете, что я сама увижу, когда придет время. А потом мы за все эти годы ни разу, кажется, не заговаривали об этом.
- Совершенно верно, - подхватил Марчер, - не заговаривали, словно такой деликатной материи вообще лучше не касаться, словно думали: стоит вглядеться - и сразу обнаружится, что мне и впрямь страшно. А тогда, - продолжал он, мы бы не знали, как нам быть дальше. Я ведь прав?
На этот раз она особенно долго медлила с ответом.
- Да, я иной раз думала, что вам страшно, - сказала она, наконец. Потом добавила: - Но чего только мы иной раз не думали!
- Чего только не думали! - У него вырвалось негромкое "ох!", полуподавленный стон, точно ему сейчас так отчетливо, как редко бывало, явился образ, всегда живший в их воображении. В самые непредсказуемые мгновения на него устремлялись яростные глаза, те самые глаза того самого Зверя, и, хотя Марчер уже давно сжился с ними, тем не менее, он до сих пор неизменно платил им дань вот таким вздохом из самых глубин своего существа. Все их предположения, от первого до последнего, закружились над ним, и прошлое свелось к одним лишь бесплодным умствованиям. Это и поразило его сейчас: все, чем оба они населили гостиную, было упрощением, - все, кроме тревоги ожидания. Да и тревога ощущалась только потому, что ничего другого не было. Даже его прежний страх, если называть это чувство страхом, тоже затерялся в пустыне. - Полагаю, все-таки, - закончил он, - что вы сами видите: теперь мне не страшно.
- По-моему, я вижу, что вы совершили почти невозможное, до такой степени приучив себя к опасности. Так сжились и сблизились с ней, что перестали ее ощущать; она рядом, вы это знаете, но вам уже все равно, и даже нет прежней потребности напускать на себя бодрость. А эта опасность такого свойства, что я должна признать: вряд ли комунибудь удалось бы держаться лучше, чем держитесь вы.
Джон Марчер попытался улыбнуться.
- Героически?
- Ну что ж, назовем это хотя бы так.
- Значит, я действительно мужественный человек?