Посидели немного в молчании. Город сонно ворчал в отблесках солнца. По улице прокатил москвич, дребезжа на ухабах.
– Безобразно прекрасное утро, – широко зевнув, он открыл глаза и проследил за автомобилем.
– Бабье лето, мать его, – простодушно сказал дворник. – Скоро начнется листопад полным ходом, жопу надрывать придется.
– Я в тебя верю, – сказал он, затем назидательно поднял палец. – А главное – партия в тебя верит.
– Олежик, я никак не раскушу тебя, – ворчливо произнес дворник. – Ты это все ерничаешь или на полном серьезе излагаешь?
– Брось затею с раскусыванием меня, Степаныч, – усмехнулся. – Ничего вкусного ты там не найдешь. А вот в деле постройки коммунизма не до ерничания. Что за коммунизм без чистых и подметенных дворов?
Могучие, вековые растения неторопливо сбрасывали шелуху. Рабочий люд зевками возвещал о наступлении утра.
Дворник недовольно отвернулся, без энтузиазма докуривал папиросу. Он мельком взглянул на его огрубелые, будто придаточные пальцы с грязными окоемами ногтей. Седеющие клоки волос выбивались с-под засаленной кепки.
– Сам-то как, Олежик? – спросил дворник.
– Отлично, – добродушно ответил. – Отдыхаю.
– Похоже, тебе это выпадает не часто. Ты же с ног валился, пока шел сюда. А под глазами мешки спальные.
– Что ж, на пенсии высплюсь.
– С таким режимом до пенсии можно и не дотянуть. Худющий стал, как скелет.
– Берегу фигуру.
– Шуточки шутишь, – недоброжелательно хмыкнул дворник. – А мать там что?
Мелкие изгибы от ухмылки тут же сгладились на его костлявом лице.
– Держится, – сказал сдержанно.
– Ты не передумал?
– Нет.
– Олег, – дворник вздохнул и мягко продолжил: – Ты ни в чем перед ней не виноват. Она прожила свою жизнь. И теперь тебе пора жить свою.
– Вы что, не понимаете? – его голос был неровным, капризным. – Это моя мать. Мать. И точка.
Дворник не отступал.
– Подумай все же хорошенько. В стационаре ей будет гораздо лучше. Медсестры умеют ухаживать за подобными больными, это их работа.
– Я ухаживаю ничуть не хуже.
– С чего ты взял?
– Дома ей лучше. Со мной ей лучше.
– Сомневаюсь. Вы оба мучаетесь, и мучаете друг друга. Ты молодой парень, а света белого не видишь. Загнал себя до истощения.
– Мне в радость. Я буду ухаживать за ней столько, сколько потребуется.
– Существуют же специальные службы, профессиональная медицинская помощь. Может, хоть сиделку возьми, чтоб разгрузила.
– Не хватит у меня денег на сиделку. Ползарплаты уходит на лекарства.
– Какие еще лекарства? – строго переспросил дворник. – Государство же обеспечивает всем необходимым.
– Обеспечивает то обеспечивает, но оно не помогает ни черта. Мне знакомый с Чехии привозит.
– С Чехии, – насупился дворник. – Нехорошо это.
– А хорошо смотреть, как у нее ноги гниют?
– Это все потому, что ты уперся рогом и не хочешь ее в больницу отвезти. Ты виноват, а наговариваешь на государство.
– Ни на кого я не наговариваю.
– Я могу чем-нибудь помочь? Ты говори, если что. Я твою мать не один год знаю, ко мне обращайся, а не к своим знакомым подозрительным. Мы с ней дружили раньше, в гости звала. Не то, что сейчас. Ну, я не напрашиваюсь, конечно…
Он спохватился, выравниваясь на скамейке.
– Ох, забыл! Убрать же надо дома. К нам как раз вечером придет ее давний друг.
– Давний друг? – удивился дворник. – Что еще за давний друг?
– Без понятия, кто такой. Я и сам удивился, честно говоря. Никому показываться не хочет, а тут вдруг гость.
– Странно.
– Говорит, давно не виделись. Пропадал он где-то в дальних краях.
Дворник что-то мрачно пробормотал, затем хлопнул себя по пузырящимся коленям и поднялся.
– Раз такое дело, беги домой, помоги матери, – сказал.
– Да, пожалуй, так и сделаю.
4
Он прошелся тряпкой по поверхности, оставляя очищенные тропы. Слой пыли походил на пушковый волос. Он тут же вспомнил, как подростком поджигал клубки тополиного пуха, и представил, как огонь пройдется по лакированной поверхности. Подчистую слизывая серый налет.
Прочистив между решеток стабилизатора и положив его возле выпуклого ока телевизора, он отошел к дверному проему, что вел в коридор. Окинул требовательным взглядом комнату. Подлатанная, заставленная у стен, неброская уютность. В воздухе мерцала встревоженная взвесь.
В гостиной было светло и свежо. У его кровати громоздился ковер – олень на фоне гор и посреди каменистой реки, вызывающе застыл и храбро вытянулся в стойке. За кроватью находился стол. С отбитым, некогда острым углом. Стол, привычно выжидающий оплошной неуклюжести, чтоб родить на человеке синяк, ушиб или ссадину. Ему всегда казалось, что так дерево мстит за геометричное умерщвление. Сейчас стол был накрыт узорчатой скатертью, похожей на вырезанные и спаянные между собой снежинки.