Он туманно рассматривал лоскуток. Дикого, невероятного цвета. В сполохах кошмарного костра Печи лоскуток казался языком фантастического зверя, по чистому недоразумению попавшего в эти края. Зверя, привезенного на танкере. Зверя, вышедшего из мертвых и горячих вод.
Близко возникло лицо Финикового. Скрытое маской, изрезанное морщинами, но глаза – вытаращенные, округлые, блестящие. Он крупно встряхивал его.
– Очнись! Приди в себя!
Истопник поднял лоскуток к глазам Финикового. Хотел спросить – что это за цвет. Ведь он, глупец, бестолковщина, обезьяна с лопатой, забыл все напрочь. Забыл даже этот удивительный цвет.
Но рот был занят. Там копошилась, пенилась вязкая слизь.
И Финиковый ударил его по руке, норовя выхватить драгоценность.
– Да очнись ты!
Истопник ощущал, что в саднящей, отведенной и спрятанной ладони спасен краешек лоскутка. Мягкий и шелковистый.
В это время створки двери разъехались – и работяги затащили истопника в кабину.
7
Цепкость хватки ослабла. Истопник тут же расслабленно повалился к стенке. Вытер сухие губы с налипшей грязью, одышливо наверстывал дыхание. Оглушение проходило. Под непреклонным взглядом двухметрового цербера он чувствовал, как плавно качало лифт – вниз, вправо, влево.
Облаченный в крепкий костюм покорителя Марса, в когда-то обещанный всем защитный комплект, ненавистный цербер настороженно следил за истопником. Будто конвоир за преступником.
– Извини, браток, пыли напустил, – зло выговорил истопник.
Цербер оставался предельно безучастным, как монумент.
– Нарядный такой сегодня, – продолжал истопник. – Может махнемся, а? Ты же все равно в лифте катаешься. Боишься, наверно, что угонят. – Истопник закашлялся, но с трудом подавил приступ. Демонстративно сплюнул сгусток на пол, целясь церберу на ботинок. Тот и виду не подал. Лицо, если оно и было, надежно скрывалось за черным плексигласом.
– Неудобно как, – с деланным сожалением произнес истопник. – Но ты уберешь ведь? Не в службу, а в дружбу.
Лифт остановился и очередная стенка отпрянула в стороны. Истопник выволокся в комнату, цербер бесшумно вышел следом.
Комната – еще одна серая и мрачная коробка, с пышной растительностью по периметру, и со скамьями в центре. Тускло подсвечивало с потолка. В комнате уже находился один работяга. Держал левой рукой повисшую правую. Сидел, закинув голову назад. Работяга то ли спал, то ли был в отключке. Подойдя ближе, истопник заметил, что его правая рука превратилась в запеченный, развороченный фарш.
Типичный случай. Не рассчитав бросок, утомленный работяга по инерции тащится вслед за мусором и лопатой. И тут же получает ожог.
Впрочем, бывало и хуже.
– Ну не цирк, а? – сонным голосом произнес работяга, безвольно возвращая голову в исходное положение. – Я тут кончаюсь, но должен придерживаться очереди. Сраная хиронская бюрократия.
– Дело привычное, – истопник сел рядом. – Вода есть хоть?
– Да, воды завались. Та и кровь запеклась сразу.
Истопник хотел было ответить, что не вся. С подсыхающей раны, похожей на вскопанный грунт, пульсирующими толчками скапывала жидкость. Под скамьей уже натекла небольшая лужица.
– Руки не чувствую совсем. Отчекрыжат, зуб даю.
Работяга натужно вздохнул, напряженно сжал челюсть, попробовал чуть сместиться, чтоб не затрагивать раскуроченную конечность.
Затем повернул свое морщинистое, будто порубанное лицо к истопнику.
– А ты чего тут?
– Кровью харкаю.
– Тоже приятного мало, – понимающе кивнул. С неприкрытой агрессией уставился на цербера.
Превозмогая боль, дернулся и ядовито рыкнул:
– Эй ты, мудило тупое, скоро меня заберут?
Цербер безучастно блестел синтетиком.
– Будь у нас такие костюмчики, нам бы огонь и жар нипочем были, – с горечью сказал работяга. – Но ничего-ничего, скоро эти молодчики доигра…
– И как это тебя угораздило? – спешно перебил истопник. – Сам поскользнулся или зацепил кто?
– Неразбериха вышла. «Дрыщ» подогнал горку, сверху обвалилось много, передо мной один отскочил, а я замешкался – рванул в сторону, но было поздно. И арматуриной раскаленной резануло.
Цербер неожиданно задвигался к ним. Без лишних слов подхватил работягу за здоровую руку и потащил к открывшейся панели.
Затем, выполнив отправку, вернулся на пост, к лифту. Истопник потрогал колени – они горели огнем. Но гидрокомбинезон выдержал. Немного истлел, расползся, но прослойка воды спасла.
В наступившей тишине он закрыл глаза. Внеочередной отдых был одновременно и нужен и странен. В груди снова садняще зазудело – в этот раз он не сдерживался и вволю прокашлялся. Тело сотрясалось толчками, как при ударах. Першило так, что, казалось, он раздирал клочками воздуха слизистую. И она склизкой пленкой вот-вот свесится с губ.