Что же им еще остается, как не придумывать клички. Напоминать себе то, что уже не вернуть. Тщетно удерживать тени прошлого. И держаться за них всеми возможными способами.
Финиковый вот, например, держится с помощью паясничанья. Сейчас он поддевает новичка, не дает ему спуску. Пусть даже новичок и шпион, засланный казачок – и что с того? Что даст восстание? В лучшем случае изменит условия труда, облегчит лямку. Но что изменит глобально? Вернет ли землю, спасет ли человечество?
Допустим, переворот в седьмом Аиде будет успешным. Но есть еще Аид-8, Аид-23 и так далее.
Прорезиненный шлюз мягко выплюнул транспорт. Наметанным глазом истопник определил, что наступали сумерки. Серость густела, утрачивала четкость, контурность. Горный хребет, к которому они поднимались, горел крошечными ультрафиолетовыми точками. Тяжелое сизое небо тучно копошилось.
Миновав бетонную платформу, транспорт стал тянуться над горелым лесом. Это походило на сборище скелетов, перебитых древесных костей. Обломки каменных глыб причудливой формы виднелись повсюду, полузасыпанные черным прахом. Он никак не мог привыкнуть к этим зловещим силуэтам, вычурным играм теней. Казалось, вот-вот мелькнет среди неуклюжих стволов невиданный зверь, какой-то жуткий приспособленный мутант – и оставит лишь странный отпечаток на пепелище. Покажется на миг, затаится в грозной позе, исказит мрачностью морды – и лопнет в темноте, будто и не бывало.
За пеленой пыли, в тусклом сумеречном свете, исходящем от кипящей Печи, катили другие подъемники с женскими именами муз. Одни тянули в гору, другие тянули на работу. Ничто не нарушало заданный ритм угасающего существования.
Работяги шелестели пайками. Ели степенно, неторопливо. Позади кто-то изредка бросал фразу, но большинство молчало. Говорить было не о чем. Слова значились таким же мусором. Только не горящим, а потому еще более бесполезным.
В это время истопник втихомолку, ревниво поглядел на лоскуток, пытаясь разгадать, выудить из памяти его цвет.
9
В конуре остаточно пахло озоном. Вполнакала светилась входная панель, не столько для освещения, а скорее для обозначения своего наличия.
Ослепшими глазами, но узнающими территорию ногами, истопник приблизился к песочному настилу. Утопленному среди растений, что походили на опахала. Расстегнул опустевший гидрокомбинезон, высунул отводящую трубку – и, бережно разглаживая складки, постелил его наземь.
Выудил с-под языка скатанный, обильно смоченный слюной лоскуток. Расправил, полюбовался.
Направился в душ. Прокрутил краник, с тарелкообразного рассеивателя понеслись колкие спицы воды. Фыркая, тер кожу, стирал въедливый пепел. Поднял голову и муторно закашлялся.
Стоял смирно, обмякая, пока текла вода, расслабленно освобождался от сковывающей духоты. Обмытый лоскуток лежал в ладони, распушенный ворс скомкался и тянулся обрывчатыми нитями.
Зачем-то вспомнил. Красные кровяные тельца обновляются в течении четырех месяцев. Печень полностью восстанавливается за триста дней.
Но нет, он все еще не мог вспомнить, что это за цвет.
Вышел из плиточной ниши. Все еще влажный, едва остывший, но чуточку посвежевший. Властные щупальца жары уже выползали из-под камней. Конура была изолирована, но запах гари никуда не девался.
Снова закашлялся. Дал волю прихватившему приступу. Споловиненным к земле телом, надсадно лающим звуком, захлестывающим и удушливым. Безудержно разбрасывал те самые кровавые тельца – по растениям, по почве, на изломанные бока стен. Обтянуло грудь, и одновременно внутри покачнулось раскаленное болью месиво.
Прошло время. В долгожданном затишье он трепетно прислушивался к клокотанию боли и дряблому дыханию. Где-то там, извне горы, плавно качался грозный рев Печи.
Хотелось широко вдохнуть, наполнить под завязку легкие, но опасался. Так и дышал – коротко, робко, примирительно.
Горячий, в сжатом кулаке, лоскуток осторожно положил возле гидрокомбинезона. Позже. Он обязательно позже вспомнит. Нужно время и отдых.
Оглядел с тоской стену. А ведь счастливая случайность, что именно здесь горная порода состояла из меловой породы. Белой и податливой. С помощью контрабандного лезвия он создавал выщербленные впадины, лоснящиеся канавки. И грубые узоры, замазанные черной землей, постепенно превращались в осмысленность картины.
Столько работы было еще впереди. В бликах от панели виднелись темные рабочие силуэты. То, что он успел – едва ли треть от всего задуманного. Подошел ближе, вплотную. Прижался щекой – к твердой и теплой горной стене. Вытянул руку, провел по шероховатым линиям, углублениям, вырезам.