– Так а что привезут?
– Ручные гранатометы, взрывчатку. Это то, что будет точно. Ну, еще автоматы, наверно, пистолеты.
– А камней мешок они не привезут? – проворчал истопник. – Против спецкомплектов древнее оружие беспомощно.
– Вот как влепишь с «граника» по церберу в упор, посмотрим, что от него останется, – злорадно заверил Мухоморный.
– Бойня какая-то намечается, – рассеянно подытожил истопник.
– Не припомню, чтоб ты раньше таким рьяным пацифистом был, – хмыкнул Мухоморный. – Может быть, станешь на колени и упросишь их сдаться? Слышал, ты уже тренировался сегодня.
– Ладно, захватили мы Печь, – встрял Финиковый. – Останавливаем сжигание. А что же делать тогда с вертолетами?
– И вправду, – добавил истопник, строго смотря на Мухоморного. – Даже если мы перестанем вкидывать мусор, вертолеты со своими химикатами поддадут густого дыма.
– Да, поддадут, – кивнул Мухоморный. На секунду задумался, нахмурился. – Потому мы их собьем.
– Там ведь наши.
– Я уверен, они с готовностью погибнут за правое дело.
– А они в курсе?
– Это не имеет значения.
Истопник хотел что-то сказать, но раскашлялся. Кашлял он долго, мучительно, натужно.
Спустя время, отечный и придушенный, он вернулся к заседающим. Оказалось, что все сидели и молча ждали, пока закончится его приступ. И все пристально смотрели на него.
Мухоморный первый нарушил тишину:
– Складывается впечатление, что ты начал осуждать нашу затею, – с едва скрываемой иронией в голосе сказал.
– Нет, не осуждаю, – хриплым голосом ответил истопник. – Просто план сырой и непродуманный.
– А он и не может быть продуман до конца, – вставил Финиковый.
– Складывается даже впечатление, что тебя начало устраивать текущее положение вещей. И что тебе уже не хочется перемен.
– Мне, пожалуй, больше всех хочется перемен.
– Та брось, – наигранно усмехнулся Мухоморный. – Признайся. Тебе ведь нравится быть угнетенным. Нравится же? – зловеще понизил голос.
– На что ты намека?..
– Потому что когда ты угнетен физически, твой дух воспаряет. И есть стимул творить. Мятежная душа затюканного творца, которому всегда нужно бороться с невзгодами. Думаешь, никто не знает о твоих рисунках? Думаешь, не знаем, для чего тебе лезвия? Признайся, ты просто не хочешь быть свободным. Рабство комфортно и удобно. Наличие режима дает возможность ругать его и винить во всех грехах. Когда за тебя решили, когда тебя водят, как барана, из пункта в пункт, и ничего не надо делать – просто живи себе и расстраивайся, как все плохо.
– Бред, – вздохнул истопник.
– Бред? Неужели?
– Можно подумать, кто-то из вас знает, что такое свобода.
– Представь себе, я знаю, – разгорячился Мухоморный. – Свобода это когда ты можешь творить столько, сколько хочешь, а не в строго отведенное время. Когда не добываешь несчастное лезвие, а выбираешь из сотни инструментов.
– Мы ведь ничего глобально не поменяем. Существуют внешние обстоятельства – солнце, туча, Печь.
– Вот я о чем и толкую! – Мухоморный торжествующе обвел взглядом сидящих угрюмых работяг. – Истинная рабская душа. Находить препятствия, которые невозможно разрешить. Да, ты прав. Планете конец. И, наверно, очень скоро. Но и тебе конец – и гораздо быстрее. Неужели тебе не хочется завершить рисунок? Ведь это дело твоей жизни! Не махание лопатой, не давиться «акацией», не прощупывать на коже опухоли – а творить! Ведь каждый из нас хочет сделать что-то действительно стоящее и важное, а не просто небо коптить. Не ты один такой уникальный.
– Всем прекрасно известно, что нам не победить. Мы даже не верим в победу.
– Смотря что считать победой, – холодно заметил Мухоморный. – Открою тебе большой секрет. Я не против работы. Не против махать лопатой. Я понимаю, что это нужно делать, чтобы спасти остатки человечества. Но я хочу работать достойно. В защитном костюме, с нормальной едой. И по два часа. Это ведь вполне достаточно. Да и «акации» аналог можно найти, я уверен.
– Ага, можно. Чтобы стояк вернулся, – вдруг вспомнив, мстительно заявил истопник.
– Да! – рявкнул Мухоморный. Соседние компании обернулись, затихли. – Чтобы вернулся стояк! А что в этом плохого? Я тоже хочу дожить свою жизнь в удовольствие! Посмотри, какое у меня тело. Я избегаю пить «акацию» с ее невыносимой побочкой – и меня приходится постоянно кромсать. Я обрастаю опухолями, повсюду! Меня все режут и режут, скоро обрубок останется. Но я готов! Потому что хочу хоть день, хоть час, хоть минуту почувствовать себя человеком. А не отупевшим придатком лопаты.