Доктор лихо скинул халат, скомкал и бросил возле кадки, зацепив растение с тонкими, палочковидными стебельками, отчего те закивали. Сгорбился над столиком, закопошился, затем натужно вдохнул.
– Оххх!
Резко выпрямился и, очумелый, ударил себя ребром ладони в щеку. Встряхнулся, оправился.
– Ладно, скоро буду! – невнятно взглянул на истопника. – Угощайся вот. И, главное, от счастья не умри.
Доктор стремительно скрылся за отъехавшей панелью. На секунду громыхающая музыка болезненно вонзилась в уши, и тут же, будто отсеченная, смолкла.
Истопник огляделся. Комната-гнездышко была полна вещей. Полна хорошо горящего мусора. А ведь когда-то люди заполняли свои жилища подобными штуками – то ли создавая видимость уюта, то ли пытаясь восполнить внутреннюю пустоту. Возможно, для прошлых поколений это считалось признаком индивидуальности или отменного вкуса.
Здесь, в среде хрущей, еще культивировались пережитки прошлого. Еще жили вчерашним днем. Еще цеплялись за то, что не вернуть.
А кочегары, те работяги, как и он, могли мыслить отныне лишь категориями горения и тления. Они уже перестали быть людьми. В раскрепощенной тяге к уничтожению, закрепленном рефлексе махания лопатой он и тысячи ему подобных – уже лишь бессознательные, примитивные инструменты для выживания вида.
Вместо панорамного окна, вспыхивающего кляксами света, перед ним вдруг открылся скат Печи. Он представил, как бережно снимает картину и вбрасывает ее в огонь. Как, перехватив стилизованную бронзовую статуэтку, с размаху швыряет ее туда же, в жерло огня. Как медленно и нехотя сползает, воспламеняясь, диван. И как вспыхивает горка порошка.
Волнение, а с ним и уныние нарастало. Пытаясь вдохнуть побольше очищенно воздуха, он снова закашлялся. Потирая наждачные руки, присел на краешек дивана. Добротно отпил из отсека, где хранился алкоголь.
Да, «акация», будучи мощнейшим химическим препаратом, вызывала хронический упадок сексуальной энергии. Подавляла половое влечение. Истопник давно смирился с побочным эффектом, полагая, что это необходимое лишение ради блага и целостности организма. Но сейчас, когда начали действовать таблетки, когда барская подачка местного, от которой он просто не мог отказаться, возымела смысл – он уже был бессилен избавиться от наваждения, от женских бедер, едва прикрытых халатиком.
Он чувствовал нарастающее возбуждение – тревожное, снедающее. Чувствовал болезненное копошение в паху, твердеющий член пронизывало болью от воткнутого мочеотводящего катетера.
Панель внезапно отъехала. Он вздрогнул, нервно подскочил. С шумом и хохотом, едва заглушая музыку, внутрь ввалился доктор. Он вальяжно обнимал за талию двух девушек.
Истопник сглотнул и воровато забегал глазами. Наряд у девушек был предельно вызывающ – короткое платьице у брюнетки с вьющимися локонами, и шорты у коротко стриженной блондинки.
Красивые, беспечные, пьяные, они развязно уставились на истопника. И в следующую секунду дружно расхохотались.
– Так-с, барышни, знакомьтесь! – галантно раскланялся доктор. – Перед вами житель Парнаса, кочегар Печи. Десять минут назад он был моим пациентом, а сейчас является гостем. Потому, как говорится, прошу любить и жаловать.
Подтолкнутые, мутноглазые девушки кое-как продефилировали, качая бедрами, и неуклюже плюхнулись на диван. Потянули за руки истопника, усадив его по обе стороны от себя.
– Как тебе барышни? – с живейшим интересом спросил доктор. – Конфетки же! Осилишь, а?
Истопник замялся, не зная, что ответить. Ему вдруг сильно захотелось домой, к лезвию, пыли и под теплые струи океанской воды.
– Это тебе не лопатой махать! – воскликнул доктор.
– Но если хочешь, я буду твоей лопатой, – игриво заявила блондинка. И утробно захохотала.
– Ты чего это? Язык проглотил? – обиделся доктор. – Признавайся, пойдет? Можешь говорить, что хочешь. Девочки накачаны под завязку. Им сейчас вообще кажется, что ты не человек, а последний в мире орангутанг. Так что прекращай стесняшку строить.
Брюнетка улыбнулась, обнажив десна, и демонстративно погладила свое верхнее, переброшенное через ногу бедро. Броско накрашенная, она выглядела гораздо старше своих лет, хотя была еще совсем юной. Блондинка же, заметив горку порошка, навострилась. Шатаясь, склонилась над столиком, отчего шорты затопорщились, и мелькнула ткань черных кружевных трусиков.