Но цвет. Он все еще не мог вспомнить цвет.
– Ты что, за панд распереживался? – удивилась блондинка. – Так я тебя успокою.
На секунду затихла, припоминая, затем заученным голосом продолжила:
– Все ведь идет по спирали, кудрявый. Первичная атмосфера формировалась вследствие вулканической активности, и вот мы завершаем историю теперешней атмосферы нашими искусственными вулканами. А потом произойдет очередная кислородная катастрофа, после нее снизится парниковый эффект, создастся обновленный озоновый экран – и наступит еще одно Гуронское оледенение. Кстати, не факт, что те вулканы, что мы называем Сан-Педро, Ключевская Топка, Сангай, Этна и прочие, не были созданы предыдущей цивилизацией. И, может быть, их артефакты окружают нас до сих пор, а мы их не замечаем, поскольку относим к явлениям природы…
Она продолжала вещать профессорским тоном. Умненькая девочка, воплощение затухающего человечества. И ведь с ними, этой девочкой, доктором, танцующими и прочими хрущами, собрались воевать работяги. Бунтовать, разрушать, отстаивать свои эфемерные права.
Но у кого? У этих замкнутых под землей подростков.
Хотя должны быть и старшие. За ними должны стоят и серьезные дяди. Не мог же всем здесь управлять компьютер. А что, если мог?
И что здесь делал он? Утолял похоть, взрыхленную пилюлями.
При смерти, с изъеденными легкими, в преддверии мятежа – он валялся и глазел на задницу малолетней потаскухи. Дома его ждало лезвие, рисунок, мысли, воспоминания. И лоскут.
Ее кожа. Вспомнил. Это был цвет слоновой кости.
Блондинка шумно запрыгнула на диван и с любопытством принялась рассматривать ожоги на теле истопника. Впадины в виде запятых, точечные отметины, рубленные следы лопат.
Ему вспомнилось прожаренное ухо Финикового. Стало неловко, хотелось поскорее уйти. Но в то же время приятная усталость заставляла оставаться на мягком ложе. Этот момент, эти минуты – они были неповторимы. Ими следовало насладиться, выжать полностью. Ведь уже завтра начнется совсем другой день.
– На тебе трудно найти целое место, – участливо произнесла блондинка. Навертела на палец локон.
– Это необходимая жертва.
– Не поспоришь, – кивнула. – Вот скажи мне, бильярдный, а правда, что если б не Печь – мы бы уже дубака вписали?
– Скорее всего.
– Выходит, ты важная персона? – хмыкнула и закусила пучок волос.
– Слишком важная.
– Та ну, я серьезно! Ты же герой-спаситель!
– Когда спасаешь каждый день, то это уже не геройство. Просто такой вид работы.
Истопник грубо закашлялся. Быстро свесил голову над диваном, на миг мелькнуло, не гадко ли, – и сплюнул кровавую слякоть.
– Испачкал пол, – злорадно высказался.
– Что с тобой? – сочувственно, мягко произнесла блондинка.
– Ничего особенного. Просто рак на треть легкого.
Блондинка неопределенно промычала. Создалось впечатление, что она не поняла. Или не хотела вникать.
Истопник, осторожно приноравливаясь, лег на спину. Уставился в потолок. Мелькали шаровидные вспышки.
Блондинка умостилась ему на плечо.
– Ты ведь видел Печь?
– Да, видел.
– И как она?
– Здравствует.
Она помолчала, продолжая вертеть кончики волос.
– Расскажи, как там вообще наверху?
– Как обычно.
– А обычно – это как?
– Ты что, не была ни разу наверху? – удивился истопник.
– А что я там забыла? – ворчливо заметила.
Истопник потупился. Он не знал, что сказать. И вправду – что там интересного, наверху. Особенно для детей подземелья. Страшные черные тучи на весь небосвод. Горы, затопленные горячим океаном. Пепельная метель.
Наверху – огромная свалка, полная гари и пыли. Жаркий, ядовитый отстойник.
Вот что было наверху. То, что оставили им предки. Радуйтесь и пользуйтесь.
Он закрыл глаза, собираясь с мыслями, затем медленно начал рассказывать:
– Я живу в толще горы, в крохотной конурке из камня. Мое смотровое окошко выходит не на Печь, а в противоположную сторону. И… – на секунду запнулся, но тут же решительно продолжил: – в ясную погоду… мне видно пологий склон. Далеко слева густая кромка леса. Там водится несметное количество живности – зайцы, волки, лисы, дикие кабаны, не говоря уже о всяких мелких букашках. А к самой равнине спускается заросшая тропа, некогда двухколейная, вымятая колесами машин. Чуть в стороне от тропы растет большая, развесистая береза. В нее когда-то ударила молния, и в ее стволе зияет обугленная расщепленная дыра. Рядом торчат камни. Они горячие от солнца, покрытые, как щетиной, мхом и ссохшимися колючками. Можно присесть, отдохнуть, понаблюдать за деловитой беготней муравьев… Левее за березой тянется травяной горб погреба, а правее, накренившись, осели два стога – с сеном и соломой. Тот, что с соломой – будто откусанный. Еще дальше квадратный амбар для хранения сена, с шиферным козырьком. Неподалеку пасется корова, привязанная к воткнутому в землю железному штырю… Обогнув погреб с одной стороны, каменистые возвышенности ведут к сараю. К его торцу тесно примостилась куча перегноя, возле которой снуют куры во главе с пышногребневым петухом. А с другой стороны погреба растет трава, давно неутоптанная колесами. Среди свисающих яблоневых веток едва-едва просматривается дом. Он облеплен сеткой с малиной и обгорожен трухлявым забором. И дальше, за домом и забором, виднеется частокол из могучих ольх. И в секунды, когда затихает ветер, не доносится ворчание кур и не слышен хруст отрываемой коровой травы, можно уловить, как журчит ручеек пруда у подножья деревьев…