Истопник замолчал. Прислушался – блондинка, примостившись на плече, сладко сопела. На потолке безумно плясали лучи света. Но тут было предельно тихо, спокойно, безмятежно.
Не доносилось гула Печи. Не гуляла перед глазами пепельная шелуха.
Тут даже хотелось жить. И хотелось, чтоб сама жизнь тут продолжалась. Хоть какое-то подобие жизни.
В это время из густой тени появился цербер.
14
В тоннельной каменистой пустоте Стикс тащил истопника наверх. С грохочущей натугой вибрировали ступени. Изредка попадались встречные работяги, безропотно снующие к прохладе Тартар.
Он вернулся к себе, в конуре было по-тепличному жарко, затхло, стесненно. Темнота хранила очертания функциональных джунглей. Бельмо смотрового окошка невзрачно светлело в предрассветной дремоте. Фоновым рокотом напоминала о себе Печь.
Он быстро стянул гидрокомбинезон. Стал напротив расковырянной стены. Он ждал, приходилось терпеть, тратить драгоценное время на тупое и бессмысленное ожидание.
Свет от окна совсем скоро даст возможность творить.
В окне, как и прежде, горизонта не существовало – он терялся в размытой сизой дымке, усеянной дробным пеплом. Над дымкой начиналась бездонная черная тучность, жирные и пухлые клоки облаков, похожих на извивающихся змей.
Промедление, все это было промедление. Истопник злобно ругнулся и вернулся к стене. Тонкие силуэты помалу обретали смысл и символизм. Рисунок был закончен на треть. Рисунок требовал кропотливости, требовал времени, очень долгого времени. Которого уже не было. Рисунок останется незаконченным, истопник это понимал. Та картинка в голове никогда не обретет завершенность в породе.
И в далеком будущем, когда некто найдет его наскальную живопись – что увидит он? Что поймет?
Не в силах больше ждать и терпеть истопник вырыл лезвие и принялся крошить, счесывать, вырезать.
Местами порода поддавалась трудно. Местами отделялась гораздо большими частями, чем нужно. Приходилось терпеливо заделывать изъяны, корректировать огрубелости. Отбросив целостность, он занялся тем, что постоянно откладывал на потом – выемчатое изображение коровы, привязанной к железному штырю. По памяти изрезал узоры на ее боку.
Утро наседало и нагло убегали минуты. Наконец, когда работа была готова, он замазал ее черноземом с-под растений. Истопник довольно улыбнулся. На туше парнокопытного был ювелирно вырезан географический атлас мира.
Он выдохся. Но спать не хотелось. Что мог, он сделал. Нужно было увидеть работяг. Возможно даже – попрощаться.
С тревожным сердцем он вышел на подмостки Олимпа. Было безлюдно, сумрачно, внутренности горы зловеще скалились. Тут он уловил шаги, кто-то приближался со стороны пещер. Истопник остановился, не желая ускорять встречу. С нескрываемым облегчением он увидел – это был новичок.
Заметив истопника, новичок осторожно улыбнулся и замялся посреди дороги, не зная, что делать – идти дальше или завести разговор.
– Ты чего шатаешься тут? – сухо осведомился истопник. – Дуй спать.
– Та я выспался уже, – виновато ответил. – Как приехал, меня вырубило сразу. Вот проснулся, захотел пообщаться с остальными, но меня прогнали.
– Черепков всегда не особо жалуют.
– Та понятно. Но подозрительно все же. Сидят по углам, шушукаются, а как подхожу – замолкают, смотрят исподлобья, гонят прочь. Некоторые даже угрожают.
– И что тут подозрительного? – насторожившись, спросил истопник.
Новичок метнул взгляд назад, переменился в лице, отскочил в небольшую темную нишу и позвал истопника.
– Я кое-что уловил краем уха, – зашептал проникновенно. – Похоже, часть работяг настроена бунтовать…