О Баги Конате хочется говорить особо, может быть, именно потому, что между нами образовалась какая-то незримая нить человеческой связи. При всей нашей разнице в возрасте — тогда ему было за шестьдесят, а мне за тридцать, — различии в социальном и культурном положении в своих привычных группах, охотник Баги проявил такое стремление к пониманию, такое радушие, сдерживаемые чувством собственного достоинства, что проблема иерархии между нами решалась сама собой при полной дружественности отношений. Именно так, видимо, и устанавливаются идеальные отношения между учителем и учеником в этой системе, в недрах охотничьих союзов.
В ходе ночного бдения симбон Баги предложил мне организовать безотлагательно посвящение в охотничий союз. Мог ли я обмануть его доверие?!
Одна особенность в облике этого человека должна быть упомянута здесь, хотя, впрочем, позднее об этом еще пойдет речь.
Это внешнее проявление физических отклонений охотника Баги. У него полностью или частично парализована кисть правой руки, она заметно деформирована, усушена и вывернута. Возможно, это врожденный порок или результат несчастного случая (при разрыве ружья, например). Его правый глаз сильно косит и выпирает из-под покрасневших век. Может быть, и вправду ружье разорвалось в момент прицеливания? Спрашивать об этом, впрочем, неудобно. Да это никак и не отталкивает от него, настолько притягательной силой обладает его улыбка и свет, излучение, исходящее от глаз.
Баги просил прислать ему темные очки. Это была единственная просьба, с которой он обратился ко мне. Я пообещал и переслал их впоследствии с оказией.
Спустя два с половиной месяца, 5 июня 1981 года, случай привел меня в деревню Каласса, где жил постоянно Баги Конате, известный вне союза под именем Фафре. Я возвращался через эту деревню из экспедиции в горный Манден. Было около половины пятого вечера. Сопровождаемый сорокалетним сыном Баги, я подошел к месту отдыха симбона. Баги, одетый в «цивильное» — зеленая хлопчатобумажная рубаха из грубой ткани, грубого шитья, обычная для крестьян шапочка и голубые штаны, на ногах пластиковые литые сандалии, — сидел в группе пожилых почтенных мужчин около кузницы. Среди мужчин были его старший брат и отец. Баги искренне обрадовался нашей встрече, сказал, что все подарки — очки и сахар — ему были доставлены. Причем он сразу поднялся приветствовать меня по охотничьему ритуалу, хватая за голень: «Идансоко!», «Кара-мого, и ни ко!» Потом он провожал меня до машины. Перед отъездом он поинтересовался, вступил ли я в охотничий союз. Я отшутился, что не достал еще курицу (для ритуального взноса).
Конечно, индивидуальность налагает свой отпечаток на любое типизированное поведение, и нет двух одинаковых по самовыражению симбонов, как нет двух одинаковых людей вообще. Но способность перевоплощаться, изменять формы поведения в зависимости от условий, проявлять широкий диапазон оттенков такого поведения — одна из общих особенностей заслуженных охотников — симбонов.
В завершение этого раздела о необыкновенных охотниках, людях особого социального статуса — симбонах — хочется привести один из эпизодов в жизни Национального музея Мали, рассказанный его директором К. Д. Ардуэном в 1981 году. Однажды он подвел меня к шкафу, в котором на полке лежали два предмета, переданные недавно в подарок музею. Эти предметы — две человеческие головы, каждая из которых зашита в кусок шкуры рыжеватого цвета с белесыми и черными пятнами, возможно, леопарда. Их подарил музею некий человек по фамилии Кейта, около 40 лет, родившийся в деревне Камале (или, как я уточнил, Бинтанья Камале), то есть самой дальней точке путешествия в горный Манден, где мы искали следы эпохи Сундиаты Кейты, — в самом центре гор. Директор поведал, что человек, подаривший их музею, ныне проживает в БСК. Он оказался наследником власти в своей социальной группе, то есть локализованной части родовой группы.
Эти головы принадлежали выдающимся воинам и конечно же охотникам, которые были членами данной родственной группы несколько поколений тому назад. Сам даритель определил эпоху как предшествовавшую Сундиате. Воины имели большой престиж и авторитет при жизни, а умирая, завещали отделить после смерти их головы от тел и сделать объектом поклонения, с тем чтобы навсегда остаться среди своих потомков и постоянно помогать им. Это было сделано. Головы, зашитые в шкуру, хранились в корзине. По праздникам их извлекали на свет из хранилища и приносили им жертвы.