Если она делала попытку прыгнуть на среднюю тумбу, я дергал цепь или к лисе подходил служащий. Последнего она больше всего боялась.
Одновременно, когда я учил Тайгу прыгать и кормил ее, служащий приносил проволочную клетку с петухом, и эта клетка придвигалась почти вплотную к клетке Тайги.
Сначала, несмотря, на то, что лиса была сыта, она зорко следила за петухом, просовывала, морду, обнюхивала воздух и протягивала лапу.
С каждым днем Тайга все больше и больше привыкала к птице, и движения петуха уже не производили на нее почти никакого впечатления.
Я около двух недель работал с лисой и устраивал ежедневные репетиции. Клетка с петухом стала помещаться на средней тумбе, и лиса прыгала через петуха, который, в свою очередь, совершенно перестал ее бояться.
Я кормил петуха в уборной возле клетки Тайги, и он даже и не подозревал, что опасность так близка.
Этого я и добивался для подтверждения так называемого закона «преследования убегающего».
Закон состоит в том, что всякое животное бросается на предмет, от него удаляющийся (бумажка на веревке, убегающая от котенка, человек, бросающийся бежать от лающей собаки), тогда как предмет приближающийся заставляет животное спасаться бегством или отступать (большая собака будет отступать перед смело идущим на нее человеком), что у меня рассказано в первом томике моих рассказов о животных.
Бывали случаи, что я боялся за петуха, — это, когда он случайно слетал при прыжке лисы.
В такой момент уши лисы поднимались стрелкой, и вся она делалась точно стальная, но я моментально отвлекал ее внимание кусочками мяса и криком: «гоп!» И Тайга снова продолжала безразлично относиться к петуху.
С каждым днем моя лисица все меньше и меньше обращала внимания на петуха, а раз, когда он, сидя на своей тумбе, клюнул ее в лапу, повернулась к нему задом, как делала это, защищая свое мясо.
Я пробовал давать одновременно мясо одной рукою петуху, другою — лисе, сближая медленно руки, и получилась забавная картина: петух, проглотив свой кусок, вырывал у меня из рук из-под носа лисы другой кусок, при чем несколько раз клюнул ее в верхнюю губу и в нос.
Тут уже, очевидно, лиса испугалась смелого петуха: она подалась назад и с остервенением схватила кусок из моих рук, спеша его проглотить, потом, вырвав мясо, уронила его на коверчик тумбы, а петух, смело прыгнув, нечаянно ударил лису крыльями и сбросил таким образом мясо на землю.
Я быстро его поднял и дал лисе.
Между лисой и петухом мало-по-малу установились совершенно особенные отношения: петух нисколько не боялся лисы; лиса, наоборот, была осторожна с петухом, как будто боялась его.
Впоследствии я ставил тарелку с мясом на среднюю тумбу, разделив его на порции, и петух с лисою разом набрасывались на мясо и ели из одной тарелки, расхватывая поспешно пищу.
Эта картина совместной трапезы двух исконных врагов побудила меня написать стихотворение:
говорил я, указывая на Тайгу, —
В это время лисица прыгала через петуха, —
В эту минуту лиса и петух мирно ели из одной: тарелки.
Раз петух, просунув голову между прутьями клетки, повредил себе шейные позвонки и околел. Я заменил его другим, но неудачно. Поспешив выпустить петуха на арену с лисой, я не рассчитал, что он еще не достаточно привык к Тайге, и при первой же репетиции, увидя лису, петух вырвался и полетел на места цирка.
Тайга зорко следила, за полетом, и тут ярко сказался закон «преследования удаляющегося»: едва петух снова был посажен на тумбу, он в миг был схвачен лисой.
Правда, она сразу же выпустила петуха из своей пасти, но зубы ее сделали свое дело; на четвертый день петух околел.
Околела и Тайга, перескочив неудачно, через перегородку уборной и повиснув на цепи.
В Архангельске мне удалось купить белого шестимесячного песца. Я назвал его «Снежком».
Пушистый, грациозный зверек сидел на цепи, позволял гладить себя, брать за мордочку и даже играл с бумажкой, как кошка, но на цепи не ходил и тащился на ней, как и прежние мои лисицы.
Я учил Снежка, как и Тайгу, по той же системе. Он поддавался дрессировке легче, чем лиса, и уже через неделю прыгал с тумбы на тумбу, стрелял из пистолета, при чем очень быстро привык к звуку разбивающегося пистона, а затем и к нормальному грохоту ружейного выстрела.
Песец гораздо мягче нравом, чем обыкновенная лисица, менее пуглив и далеко не так прожорлив.
Но с бедным моим Снежком случилось вдруг непоправимое несчастье: раз, при переезде из города в город, я заметил, что он внезапно ослеп.
Я выпустил песца из клетки на арену, предварительно надев на него в клетке цепь, и с изумлением заметил неуверенную, покачивающуюся походку.
Пустив свободно цепь, я увидел, как он слабо бежит и натыкается на барьер. Наверное в дороге с ним случился обычный припадок с судорогами, после которого обыкновенно лисы и песцы теряют временно зрение, до следующего припадка.
В течение пяти дней со Снежком было три припадка; после третьего он околел.
Вскоре я купил у охотника молодую лисицу-самку, у которой ясно замечен был рахитизм (английская болезнь: недостаток извести в костях). Охотник говорил:
— Лисичка совсем ручная, сам я ее поймал, взял прямо из гнезда махонькой; глядите, на руках лежит, не шелохнется…
В самом деле, он держал лису на руках без привязи.
Когда я пустил зверка в клетку, то заметил, что хвост его был закручен штопором.
Пугливо озираясь, лиса обнюхивала клетку, в которой до нее сидела рысь.
Я назвал новую воспитанницу «Вертихвосткой». У Вертихвостки был хороший аппетит; она ела мясо, а через день получала молоко. Через три недели она окрепла и стала смело брать из рук.
Через месяц в Москве, на Трубной площади, где торгуют разным зверьем, я купил еще лису. Она служила забавой громадной толпе. Стоило только подойти поближе к клетке кому-нибудь, она широко открывала рот и тявкала, прижавшись всем телом ко дну клетки.
Из этого пугливого тявканья тупые люди сделали себе забаву.
— Смотри, как собака! Ишь, лает-заливается!
— Ты ее дерни за хвост!
— Да, поди-ка, дерни, она тебе зубами дернет!
— Погоди, я ее ширну палкой! Палку не прокусит, каналья!
И досужие люди, просовывая палки, «ширяли» ими в бок и в живот ни в чем неповинной перепуганной на смерть лисице.
Я возмутился:
— Что вам за сладость мучить животное?
— А нешто не сладость: гляди, как озлилась! Животное, тварь, а злится, будто понимает!
— А кабы тебя так «ширнуть»!
— Попробуй! Угодишь за это, братец, как по закону следует…
Закон не говорил о том, что за «ширянье» палкой в лисицу «угодишь» в тюрьму, и я, решив избавить беднягу от издевательств толпы, сказал торговцу: