Слава вспомнил рассказ Якова Павловича о фаустпатроне, которым убили мать Отто, но подумал, что спрашивать сына о погибшей матери неудобно, и спросил только:
- А что было потом?
- Потом было самое интересное, - сказал Отто. - О том, как спасли маленького немецкого мальчика, написали в газете. Начались поиски героев этого события. И случилось так, что раньше нашли спасителя, а потом уже спасенного, и вот они встретились…
Бом- бом, бом-бом… -бил бухенвальдский набат, а ветер, который крутил и курчавил столбы дыма из печей крематория, то громко доносил удары колокола, то как бы растворял эти гулкие звуки в воздушном вихре.
- Пойдемте, - сказал нам Отто. - Вот идут товарищи моего спасителя…
Слава увидел колонну людей. Они несли венок роз. И у каждого на пиджаке был пришит лоскуток с номером заключенного. Это были очень старые люди. Но они шли тесными рядами-цепями, держась за руки, как идут иногда совсем маленькие дети.
Это были немцы-антифашисты. Гитлер запрятал их за решетку давным-давно и только после этого смог начать войну. А когда было поднято восстание против фашистов, эти немцы бились рядом с нами…
У Славы был какой-то очень большой и очень страшный день, день в лагере. Но самое для него неожиданное, да и не только для него, но и для Якова Павловича, произошло в последние минуты перед отъездом.
Туристам показывали деревья с вбитыми в них огромными гвоздями-костылями. К этим костылям подвешивали за руки узников, и они висели до тех пор, пока не умирали - смертью более медленной и мучительной, чем на обычной виселице. И там же, рядом с этими деревьями смерти, Славе и его спутникам показали ящик, утыканный гвоздями и колючей проволокой.
- Медвежий усмиритель, - сказал по-немецки Отто. - Обычно в такие клетки сажали непокорного медведя. Чуть только шелохнется - напарывается на гвозди и колючки проволоки. Острые клинья рвут его со всех сторон, куда ни повернись. Сначала медведь рычит и воет, бросается из стороны в сторону. От этого острое железо рвет его все сильнее и сильнее - и окровавленный, истерзанный мишка усмиряется. Здесь, в Бухенвальде, в такую медвежью клетку сажали людей. Это было одним из главных развлечений гитлеровцев - надсмотрщиков лагеря. После восстания медвежью клетку хотели отдать одному из бывших заключенных - он был в боевой группе восстания. А раньше, до войны, работал проводником диких животных. Но проводник этот отказался от клетки. Он сказал, что никогда не станет так мучить медведей, как гитлеровцы мучили людей.
- Он русский? - спросил Федотов.
- Нет, - сказал Отто. - Это такой человек, такой…
Федотов прервал Отто:
- Я спросил вас потому, что познакомился с одним проводником диких животных. Но это, должно быть, не тот, о котором вы говорите…
Бухенвальдский набат ударил в последний раз, и все туристы пошли на площадь. Туда стекались люди со всех сторон - от бараков, от печей крематория, от здания музея и от памятника.
Начинался митинг памяти жертвам фашизма. Слава слушал людей, говорящих по-русски, по-немецки, по-польски, по-чешски - на многих языках. И вдруг он почувствовал, что понимает их, на каком бы языке они ни говорили. Ведь все они говорили об одном: о том времени, когда дикие звери захватили людей, истязали и убивали их, хотели захватить весь мир, сделать его звериным. Но победили все-таки люди. И теперь люди клялись на могиле замученных: никогда больше не допустить власть фашистских зверей над людьми…
КОНЕЦ ПУТЕШЕСТВИЯ
Странное дело: теперь, когда Слава думал о своем Мишке, мысли эти почти всегда перебивались воспоминаниями о Шустрике.
«Как он там без меня? Гуляет ли с ним мама? Не попал ли он под машину? Ведь спусти его только с поводка, и он мчится сломя голову. А мама сколько раз спускала его с поводка: «Собака порезвиться хочет. Пусть побегает. Никого ведь нет». А Шустрик убегал, не слушался. Пусть не слушается, пусть убегает», - думал Слава. Он готов был теперь все-все простить Шустрику. А плохое? Пусть! Пусть еще раз изгрызет ручку его сумки, пусть сорвется с поводка и убежит так, что придется час за ним бегать, пусть лает, когда надо, чтобы молчал. Пусть.
Особенно часто Слава вспоминал Шустрика утром, когда просыпался. Ведь пес знал это время и всегда бросался прямо под ноги, когда Слава вставал с кровати и начинал делать зарядку.