Так было со Славой и его попутчиками. Все почти туристы спрашивали его: «Ну как, нашел своего Мишку? Разыскался в Берлине твой медвежонок?» - и так далее и тому подобное. А Славу все эти разговоры только раздражали.
Вдруг до Славы дошло, что того Мишки-Мишеньки - пушистого и такого милого, можно сказать, родного - нет и быть уже не может. А здоровенный медведь - капризный и злой, даже если он и вырос из того медвежонка, - был для Славы чужим. Он напоминал ему о медвежьем ящике, а ящик этот, утыканный изнутри гвоздями…
А, что говорить… Последний разговор о медвежонке был с Егором Исаевичем, который пришел в гостиницу за полчаса до отъезда и спросил Славу:
- Ты что ж, так и не был сегодня в зоопарке? Не догнал нас на улице?
- Догнал.
- Мишку видел?
- Видел. Медведя.
- Да, брат, это уже не медвежонок.
Больше Егор Исаевич на эту тему не говорил и к Славе не приставал, как приставали с вопросами туристы…
Поезд отходил вечером. Все туристы уже разместились в вагоне, а Яков Павлович и Слава стояли в толпе провожающих. Собственно, эти люди пришли провожать не Славу, а Федотова, но Слава был здесь вместе с ним.
Были те последние вокзальные минуты, когда вот-вот звякнут связки вагонов, поезд тронется и поплывет вдоль платформы, провожающие и отъезжающие в это время торопливо досказывают друг другу то, что не успели сказать, или молчат, потому что все уже сказано, а надо дотянуть еще какое-то время.
- Вы долго еще будете здесь? - спросил Федотов Егора Исаевича.
- Дня два-три - не больше, - сказал Дидусенко. - Сегодня должен приехать из Бухенвальда мой сын. Два дня мы пробудем с ним вместе, и я уеду.
Слава посмотрел на Якова Павловича так, как смотрят, когда хотят получить ответ на вопрос. Снова сын Егора Исаевича. Но ведь он сам говорил, что у него был только один сын и его убили немцы здесь, в Берлине, что он похоронен здесь же…
Эти мысли, должно быть, одновременно появились у Славы и у Федотова, но Слава промолчал, а Яков Павлович переспросил Егора Исаевича:
- Из Бухенвальда?
- Да, он живет и работает там в музее. Он - комсомольский секретарь…
- Его зовут Отто?! - спросил Федотов, но спросил как-то утвердительно.
- Да, - сказал Дидусенко. - Вы познакомились с ним, вы все знаете?…
Теперь Слава стал все понимать. Будто клубок распутался.
- Мы вчера говорили с ним, - сказал Яков Павлович, - Но он сказал, что его спаситель не русский. Я тогда не подумал, что вы…
- Украинец… Надо прощаться… Мы еще увидимся в Москве. Вот он бежит, Отто.
Федотов уже вскочил на подножку вагона и втащил за собой Славу. У двух окон стояли Ася Сергеевна и тетя Сима. Увидев их, Слава подумал о том, что в поездке с некоторых пор он никогда не видел их вместе.
Теперь Дидусенко и Отто шли торопливо рядом с вагоном. Они шли в обнимку, как маленькие.
- Приезжайте! - кричал Слава, стараясь перекрыть своим голосом шум движущегося поезда. - Приезжайте в Москву!
- Приедем! - кричал в ответ Дидусенко, показывая на Отто. - Ты, Слава, не огорчайся, я привезу тебе другого медвежонка - маленького.
Поезд быстро набирал ход, а Федотов и Слава все смотрели назад - туда, где стояли обнявшись высокий худой Отто и широкоплечий бородач Дидусенко…
А медвежонок? Выполнил ли свое обещание привезти медвежонка Егор Исаевич?
Хотел выполнить, но Слава помешал. Дидусенко пришел в первый раз к Славе как бы на разведку.
Ну что, правда, сразу притаскивать медвежонка? А вдруг мать Славы запротестует? Хотя Егор Исаевич знал, что Слава - один мужчина в доме. Но пятый и даже шестой класс - это еще не хозяин.
Однако дело оказалось не в Славиной маме. Дидусенко только позвонил у двери, как раздался заливистый лай Шустрика и громкий мальчишеский голос: «Полундра!» Это бежал со всех ног открывать дверь приятель Славы - Глебка. Он так стремительно мчался к двери, что споткнулся о Шустрика, сам чуть было не упал на собаку, чуть не ушиб. Но все обошлось. Шустрик, хотя ему и досталось слегка от Глебкиной ноги, только разок взвизгнул от боли, но тут же завизжал от радости. Да, он любил, когда приходили гости, и непонятно, как разгадывал, с добром ли появлялся человек или со злобой - сосед с претензией, что мальчики шумят, дворник ли с выговором за то, что снова на балконе беспорядок. Таких крикунов Шустрик всегда прогонял лаем. Он любил и желал одного: чтобы в доме была дружба и согласие. Когда Слава и Глебка играючи носились по комнатам, пес всегда бегал за ними. А не любил Шустрик, чтобы Слава, уходя, оставлял его дома одного. Завидев, что Слава куда-то собирается, Шустрик затаскивал его ботинки под кровать и к тому же рычал: «Не подпущу к ботинкам». Когда же Слава приходил домой огорченный и расстроенный (мало ли какие неприятности могут быть в школе), Шустрик особенно нежно к нему ласкался, визжал, прыгал, терся о Славины ботинки. Он повизгивал и, казалось, говорил все самое теплое и дружественное, не умолкая и не успокаиваясь до тех пор, пока Слава не успокаивался. Он даже понимал Славу, когда тот ему говорил: «Ну хорошо, Шустрик, все хорошо. Не скули. Я ничем не расстроен…»